Андрей Дашков - Страна слепых, или Увидеть свет

Наконец его хватка ослабевает. Пальцы проскальзывают в мою ладонь. Начинаю понемногу понимать этот язык прикосновений. Подставляю руку, и он вкладывает в нее костяшку домино. Чего ты теперь от меня хочешь? Спасибо за сувенир, но я просил зажигалку.

Провожу кончиками пальцев по поверхности костяшки, пытаясь нащупать и сосчитать лунки. Это не так-то просто; кожа огрубела и утратила чувствительность. Ногти обломаны, от них тоже мало толку.

Нет, сопляк, в тонких делах я тебе не помощник. Давай-ка сам. Ищу его руку в темноте, чтобы отдать костяшку. Еще одно соприкосновение: для меня вслепую, для него — не уверен. Снова чувствую себя кротом-менялой. Это поганое чувство обреченного быть обманутым. В том числе чужой добротой. Он мягко отстраняет мою руку. Щелкает пальцами. Чем чертовски напоминает мне Фройда во время «диспозиционального тестирования». Меня разбирает смех. Маленький доктор щелчками призывал быть внимательным. Если парень требует того же, то куда уж больше? Я — сплошное внимание. Восприятие обострено до предела. Темнота, мать ее, способствует.

«Ты проспорил», — сообщает Счастливчик Святоше-аллилуйщику. Эти двое впервые общаются между собой напрямую. Так, будто меня тут нет. Святоша признает: ну да, мол, проспорил. Соглашается заткнуться. Надолго? До конца.

«Ему нужен компас, болван», — подсказывает мне довольный Счастливчик, который за последний час избавился от двух конкурентов. Прощупываю карманы той рвани, которая прежде называлась курткой. Вряд ли после обыска в них найдется хоть что-нибудь. А если вдруг завалялось, значит, оставили намеренно, и тогда что это, как не попытка вовлечь в заранее придуманную игру? Но кто в состоянии просчитать ее на столько ходов вперед? Надеюсь, не хозяин ковчега. Может, Счастливчик поделится удачей?

Так и есть. Во внешнем боковом кармане обнаруживается небольшой твердый предмет. Размеры и форма соответствуют компасу. Осязаю трещину на крышке трещина, которой раньше не было. Вещь достаточно хрупкая, хватило бы одного удара, чтобы сломалась ось, отвалилась стрелка, помялась шкала. «Тест» в духе Савлова — подложить сломанный приборчик. И, ухмыляясь, наблюдать за потугами.

Вручаю эту штуковину мальчишке. Если ему пригодится — ради бога. Если нет, то компас и мне уже вряд ли понадобится. Про себя могу сказать, что, хоть я видел через окна конференц-зала, в какой стороне находилось солнце, это никак не помогает ориентироваться внутри блока D. В выборе дальнейшего пути придется целиком положиться на мальчишку. Что-то я начинаю привыкать к унизительной и опасной для бродяги зависимости. И даже порой принимаю ее как должное. А ведь в начале пути все было наоборот — или только казалось? Мало ли кем возомнил себя дрессированный песик на поводке у «слепца»! А потом и сам не заметил, когда перестал быть поводырем и сделался тягловой силой…

Парень по-прежнему не снисходит до разговора. Зато Счастливчик тарахтит почти без умолку. Перебрал уже большинство знаменитых последних слов. Основной мотив — типа того, что все не так уж плохо. Перешел к утешениям: «Да, сейчас ты ни хрена не видишь, но зато и тебя никто не видит. И вообще, привыкай. Даже если выживешь в этот раз, кто тебе доктор? Разве ты не знал, что чем дальше, тем меньше света? Старость не радость». Положим-то, я и сам так думаю, но не Счастливчику рассуждать о старости. А вот насчет доктора он славно пошутил. В самом деле, кто мне доктор? Один убит, двое пока живы.

Повозившись с компасом и костяшками, пацан дважды хлопает меня по тыльной стороне ладони своей, похожей на замороженную куриную лапку. Поехали, мол.

Как прикажете, хозяин.

Начинаю двигаться даже слишком резво — будто старая застоявшаяся кляча, которой не светило ничего, кроме живодерни, но вдруг появился шанс. Усваиваю простую систему команд: прикосновение к правой или левой руке — поворот в соответствующую сторону; два прикосновения подряд — «остановка» или «двигаемся дальше». Разворотов на сто восемьдесят градусов, кажется, не предусмотрено.

Возможно, сучий потрох прав: разговоры здесь ни к чему. Дело не в маскировке, все равно нас выдает скрип колес, насилующий мои уши. Продолжается и другая пытка, похуже: я каждое мгновение жду, когда раздастся голос — чужой голос из окружающей темноты, — и это словно ожидание смерти.

Три поворота спустя. Тысячу шагов и тысячу ударов сердца спустя.

Во мраке есть течения. Иногда они совпадают с направлением движения воздуха, иногда — нет.

Зрительные нервы шалят вовсю: эти непрерывно танцующие перед глазами силуэты — будто фантомная боль, тоска по утраченному свету.

Если кто-то гладит тебя, это не обязательно сквозняк, рука мальчишки или еще чья-нибудь рука. Это может быть пот, струйками стекающий по лицу и телу.

Дробь крохотных пальчиков можно запросто перепутать с дрожью истлевающих мышц. И наоборот.

В общем, появляется масса новых впечатлений. С каждым шагом все больше сочувствую кротам. Как бы не переметнуться на сторону врага.

«Зрячие твари должны умереть».

Кто это сказал? Счастливчик не мог произнести такого. Я, наверное, тоже. Не иначе, эхо. Отголоски тайных мыслишек Святоши, осуществившего напоследок давнюю мечту и кончившего в дохлую Сучку. Я слышу их, но они доносятся из недоступного места внутри меня, будто запах с огороженного кладбища…

Черное течение в темноте несет на рифы галлюцинаций. Тишина — это только преддверие ада. Здесь толкутся, ожидая своей очереди, непроизносимые проклятия и невыразимые сожаления. Все, что когда-либо зарождалось в голове, но так и не выбралось наружу. И вот теперь эта клоака, наполненная неабортированными зародышами, начинает издавать звуки. Шепчет, кричит, поет, стонет. Санта называл это песнями Сирен. И предупреждал, что однажды я тоже их услышу. Неизбежно. «Прошлое когда-нибудь вернется. Мертвые когда-нибудь вернутся. Они поселятся внутри и будут питаться твоими муками. Время от времени. Изредка. Поэтому ты не сойдешь с ума. А иногда их голоса будут ласковыми и приятными для слуха. Эти — хуже всего, ибо вводят в заблуждение. Или в искушение поддаться. Не поддавайся, напарник. Не поддавайся…»

Чтобы заглушить вопли Сирен, я начинаю мычать себе под нос. Мальчишка хватает меня за руку. Пальцы сжимают запястье. Это не очередная команда — он пытается выяснить, что со мной. А ты спроси. Не хочешь? Тогда терпи.

Терпим вместе. Потрескивает кожное электричество. Через соприкасающиеся руки в меня перетекает его лед, а парень вбирает в себя мои кошмары. Или уже не мои? Я всего лишь передаточное звено между ним и той силой, что насылает видения. Он замораживает во мне страх, который падает в желудок кубиками черного льда. Превращаюсь в сосуд для коктейля из крови, пороха, дерьма, желчи и яда. Затем кто-то вставляет в меня соломинку и пьет эту смесь, узнавая обо мне больше, чем я сам смогу узнать, даже если разверну глаза зрачками внутрь и увижу изрытые окопами поля мозга. При этом я продолжаю двигаться, не останавливаясь ни на секунду, и Засевший В Печенках шепчет: «Дурачок, ты всего лишь кукла. А без пушек ты вообще никто».