Матьё Габори - Сумеречные королевства

Кошмар, притаившийся в голове Эхидиазы, понял, что я явился за ним. Постепенно сцена обретала реальность, передо мной возник скалистый берег: я карабкался по камням навстречу ветру и волнам, разбивающимся о неприступный утес. Всадники Лерсшвена уже ждали меня в ореоле соленых брызг. Полуразложившиеся трупы с белесой кожей и раздувшейся плотью, они дружно двинулись в мою сторону, щелкая длинными кнутами, будоражащими морскую пену. Они знали, ради чего я играю, и затянули мадригал [7] Небольшое музыкально-поэтическое произведение, обычно любовно-лирического содержания. .

От неожиданности я чуть было не потерял нить мелодии. Мелоден упоминал, что чужой разум всегда инстинктивно сопротивляется вторжению, но он говорил о какофонии, которая в мозгу Эхидиазы приняла форму рева бушующего моря. Однако музыкант никогда не говорил, что воспоминания способны защищаться, используя то же оружие, что и Аккордники…

Призраки декламировали поэму сиплыми, гортанными голосами, стараясь гармонизировать свое пение с грохотом волн. Они использовали Эхидиазу, ее гнев, ее неприятие бесцеремонного вмешательства в мысли и чувства. На короткое мгновение я сбился с ритма, и тут же почувствовал, как вражеский кнут обвился вокруг ноги. Я отказался от ариетты и заиграл вилланеллу, пастушью песню, неприхотливую народную мелодию, способную победить неприятеля своей простотой. Моя атака удивила всадников: они отпрянули, кнут, обвивавший голень, исчез. Внезапно мне почудилось, что море стало спокойнее. Простота… Вот на что следует сделать ставку, на мелодию, не отличающуюся ни изысканностью, ни особым благозвучием. В какой-то момент я решил, что призраки отказались от своей затеи, что морская пучина вот-вот поглотит их. Но не тут-то было: мертвецы сомкнули ряды, кнуты в их руках обернулись лютнями, гобоями, арфами и тамбуринами. Затем, взлетев на гребень волны, всадники Лерсшвена начали исполнять нестройный концерт. Я слышал об этой технике игры, зародившейся в Княжеских областях, о той виртуозности, что она требовала от каждого музыканта. По всей видимости, призраки вознамерились одолеть меня с помощью этого сложнейшего произведения, звучавшего все громче и громче. Вилланеллу смело напором музыки, скала, на которой я стоял, начала трескаться, дрожать, а затем погружаться в воду…

В тот момент, когда море уже раскрыло пасть, чтобы проглотить меня, за спинами мертвецов появились смутные силуэты мужчин. Десять Палачей. Десять шипов психолунника. Мною овладело отчаяние, я безуспешно цеплялся за утес. Но присутствие палачей, как ни странно, подавило гнев Эхидиазы. Смущенный, ее разум усмирил волны. Чтобы справиться с ее кошмаром, требовалась сила двух человек, и волшебница дала мне шанс. Палачи, размахивая топорами, миновали призраков-музыкантов.

У меня появилась возможность начать наигрывать последнюю мелодию: если и она потерпит неудачу, я буду сражен. Не колеблясь ни секунды, я обратился к Шутовской пляске. Речь шла о гокете [8] Техника многоголосной композиции в музыке XIII–XIV веков. Суть техники заключается в том, что мелодическая линия рассекается на отдельные звуки или группы звуков. , мелодии, в которой звуки чередовались с мгновениями тишины. Опасный музыкальный отрывок — любая ошибка может расколоть его, словно хрупкий бокал. Диссонанс гокета вступил в резонанс с музыкой призраков. Я должен был влиться в «нестройный концерт», просочиться в него, как яд просачивается в кровь, и нанести один, но решающий удар.

Всадники, несомненно, решили, что я капитулировал, отказался от мысли спасти Эхидиазу, что мой гокет, влившийся в их концерт, является символом смирения. А вот Палачи, те не слушали музыки. Я сделал все возможное, чтобы застать призраков врасплох. Хватило всего одного аккорда, чтобы смести ту гармонию, что оживляла их игру. Струны арф лопнули, наконечники гобоев засорились, кожа на тамбуринах потрескалась. Мертвецы беспомощно завыли, а «Шутовская пляска» расплескалась по воде, обняла их тела и превратила в пыль.

Я рухнул на пол. С моих пальцев струилась кровь. Глаза не желали открываться: сознание не могло вернуться к реальности после такого испытания. Ему требовалась тишина, забытье, и оно тащило меня за собой. Не забрался ли я чересчур далеко, не ослаб ли настолько, что стал похож на Мезюма, не поставил ли под вопрос саму возможность встать во главе сопротивления?

Мои руки бессильно упали вдоль тела, ноги расслабились, на лице появилось умиротворенное выражение. Я провалился в глубокий обморок.

Крепость Дремон на протяжении долгих веков оставалась в глазах всего Ургемана олицетворением неприступной твердыни. Возведенная в прибрежном районе баронства Рошронд, она не раз подтверждала свой титул одной из лучших военных построек королевства. Многие ургеманские дворяне боролись за право служить в стенах этой крепости, но свою славу она снискала благодаря спроектировавшим ее зодчим. К цитадели, возвышающейся на крутом обрыве небольшого скалистого острова, вела одна-единственная широкая лестница, заканчивающаяся у пристани, к которой причаливали суда. Получив разрешение подняться по этой лестнице, любой человек мог полюбоваться величественным зрелищем: ему открывались восемь массивных квадратных башен, объединенных зубчатой стеной. В этом ансамбле господствовал восьмиугольный донжон. Некогда баллисты и катапульты крепости были способны уничтожить любой вражеский флот — морские течения заставляли корабли проплывать в непосредственной близости от острова. Верный защитник ургеманский берегов, Дремон ни разу не был захвачен неприятелем.

Но в отсутствие серьезной угрозы власти перестали снабжать гарнизон деньгами, и постепенно форт обветшал. Анжеран, комендант Дремона, отнесся к забвению с покорностью фаталиста. Крепость была обречена на гибель, и когда Амрод, захвативший страну, прислал к коменданту своего эмиссара с предложением служить Жанрении, Анжеран не раздумывая предпочел мир.

Зная о поражении Верховного барона, этот служака не пожелал жертвовать людьми ради спасения уже несуществующего королевства. Он молча принял предложение эмиссара, скрепив договор рукопожатием.

Однако в тот вечер, стоя на смотровой площадке Башни туманов, обдуваемой шквалистым ветром, Анжеран не смог сдержать слез, глядя на потрескавшиеся стены и никому не нужные катапульты, которые медленно умирали в облаке соленых брызг. На каждой башне дежурили понурые часовые: греясь у небольших жаровен, они наблюдали за окрестностями. Сейчас в крепости находилось не более сотни солдат, а ведь некогда цитадель укрывала несколько тысяч военных, подстерегавших вражеские суда.