Матьё Габори - Сумеречные королевства

Мастер оружия ждал меня у дверей и, увидев мою мрачную физиономию, кажется, пожелал испариться.

— Ну что? — спросил он, увлекая меня по направлению к первой галерее.

Облокотившись на перила, я попытался расслабиться, снять напряжение последних часов. Речи Элиоса коснулись самых потаенных струн моей души. Уже очень давно никто не мог заставить меня говорить о матери. Вопрос Урланка показался мне отвратительным скрипом, словно кто-то провел гвоздем по железу.

— Давайте рисовать, — грубо буркнул я.

Он вздохнул и облокотился на перила рядом со мной. Его вытянутое лицо со впалыми щеками выражало внимание, соответствующее случаю.

— Вы выглядите очень расстроенным. Они выдвинули обвинение?

— Нет. Но они доложат о моем случае Дьюрну.

— A-а, тем лучше, — выдохнул он. — А то я боялся, что…

— Что? Чего вы боитесь? — Я уставился на него.

— Я боюсь, боюсь за вас! — воскликнул он, защищаясь. — Я бы хотел, чтобы ваше пребывание здесь ничем не осложнилось…

— Что вами движет? Элиос обвинил меня в том, что я трус. А в чем меня обвиняете вы?

Урланк вздрогнул, но затем накрыл мою руку своей.

— Я ни в чем вас не обвиняю. Ради всего святого, успокойтесь. Гнев ослепляет вас.

— Напротив, — заупрямился я, — он помогает мне мыслить здраво. Но вы не ответили на мой вопрос. Почему в первый день моего пребывания в Школе Ловцов Света Арлекин сказал, что вы ищете встречи со мной? Вы ждали меня, хотели, чтобы я стал вашим учеником.

— Я уже говорил, ваш отец встретился с каждым преподавателем. Я выслушал рассказ о вашей жизни. Барон ничего не скрывал и дал нам шесть дней на то, чтобы мы обратили вас в нашу «веру». Наша неудача стала бы победой воззрений Наставничества.

— Отец… опять он.

— Я провел в его обществе целый вечер. История его сына Агона, сколь бы короткой она ни была, глубоко взволновала меня. В тот вечер я поклялся, что сделаю все возможное, чтобы отвратить вас от Наставничества. Почему бы нам не закрыть эту тему? Давайте продолжим работу и перестаньте задаваться вопросами, касающимися школы.

— Для того чтобы соответствовать выбранной роли, чтобы поддерживать совершенную иллюзию, мне необходимо обзавестись еще одним учителем на другой стороне улицы.

— Вернемся к этому чуть позже. Мои наброски говорят сами за себя, о них уже узнали и, ручаюсь головой, никто не упрекнет вас за то, что вы посвятили день рождению железной души…

— Хорошо. В любом случае мы лишь завтра узнаем, заинтересовался ли Дьюрн моей скромной особой.

— Совершенно верно. А пока не будем терять времени.

Мы принялись работать с последним наброском мастера. К моему изумлению, как и прошлым вечером, мы опять увлеклись беседой, которая снова затянулась и превратила нас если не в единомышленников, то в сообщников.

Удивительное дело, которым мы занимались, помогло нам лучше понять друг друга; стоило мне озвучить некую идею, как Урланк тут же подхватывал ее, доводил до совершенства. Я вновь и вновь поражался той страсти, с которой он отдавался своему искусству. Мастер внимательно слушал меня, улавливал малейший намек и тут же воплощал его на бумаге. Наши умы работали, словно один, и когда окончательно стемнело, Урланк поднял голову, потирая затекшую шею, а я поймал себя на мысли, что готов увидеть в учителе друга, если, конечно, забыть о Школе Ловцов Света и интригах, связанных с моей персоной.

— Отличная работа, — счел нужным отметить мастер.

Волшебство творения рассеялось. Неистовство, охватившее нас, выплеснулось на бумагу. И вот Урланк держал в руках последний набросок, пристально разглядывая его.

— Кажется, еще надо потрудиться над головкой эфеса. Я нахожу ее слишком массивной и излишне округлой. Мы рискуем сделать нашу даму чересчур томной. Да, эфес еще не совершенен, — добавил он, прежде чем протянуть мне лист.

«А ловушка-то захлопнулась», — подумал я, любуясь изгибами рапиры. Я уже любил ее, любил прихотливые изгибы гарды и это лезвие, такое длинное и грациозное. В этом рисунке уже жила железная душа. Если верить Урланку, то достаточно обратиться к Амертине, произнести одно слово, и ее чуткие руки помогут родиться сознанию, живому оружию, предназначенному лишь для меня… Одно-единственное слово, и я обрету спутницу, которая будет скрашивать мое одиночество в долгих странствиях по дорогам королевства. Одно слово — и у меня появится подруга, которая будет слушать меня и утешать… Возможно, с такой рапирой у меня даже появится шанс навсегда забыть о ненавистном прошлом.

— Как вы ее назовете? — спросил Урланк.

— Не знаю. Я думал над именем, которое бы отразило саму суть оружия, напоминало о месте ее рождения…

— Не бойтесь, произнесите его.

— Тень.

На лице Урланка появилась восторженная улыбка.

— Отлично, Агон, просто превосходно. «Тень», прекрасное имя для этой рапиры.

— Озвучьте его Амертине.

— Прямо сейчас? Но мы еще не готовы. Возможно, завтра.

— Договорились, завтра. Только завтра обязательно скажите ей его, — настаивал я.

— Ладно-ладно, — усмехнулся учитель, сдаваясь. — Но берегитесь, юноша, так я смогу выиграть нашу маленькую войну.

— Я не сказал, что стану серым кардиналом. Я просто покину школу вместе с ней.

— Разумеется…

— Доброй ночи, Урланк.

— Доброй ночи, мой мальчик, доброй ночи.

Раздираемый самыми противоречивыми чувствами, я покинул павильон. Я запутался и уже не мог понять, где добро, а где зло. Кто из людей, живущих в школе, пытается всеми силами удержать меня здесь, а кто отказался от подобной мысли? Вот, например, Урланк, он бы хотел, чтобы я остался? Если именно таково его желание, то он ведет себя более чем странно. Рапира не удержит меня. Напротив, она может стать добрым другом Странника. А Элиос? Психолунник казался искренним, и он был так раздосадован. Ему не удалось обратить меня в свою веру, он не сумел убедить меня примириться с прошлым и стать серым кардиналом.

В конце концов, все складывалось не так уж и плохо. Оставались лишь ожесточившиеся ученики и их странная угроза убить меня. Но я надеялся, что Дьюрн поможет мне урегулировать эту проблему.

Первое, что я увидел, проснувшись, была маска Арлекина. Присев на край кровати, он ждал, пока я встану. После чего, ни слова не говоря, трактирщик протянул мне зеркало.

— Смотрите… Ваше лицо, — выдохнул он.

Заинтригованный, я поднес зеркало к лицу.

— О, нет…

Отдельные пряди моих волос стали серыми, а некоторые — совершенно белыми. После приезда в Школу я ни разу не заглядывал в зеркало, и потому чуть не рухнул от неожиданности.

— Резонанс, — самым серьезным тоном заявил Арлекин. — Пресловутый резонанс.