Эль Косимано - Буря времен года [litres]

– Он видел, как я умираю . Как его Страж убивает меня.

– Но какой ценой? Что еще было в том видении помимо маленького кусочка, который он решил тебе показать?

Все, что я помню, – это лицо Кай Сэмпсон, натягивающей тетиву лука, и брызжущая у меня из головы кровь. Моя смерть – единственное, что я запомнил в показанных мне обрывках изображений, но мне и этого было достаточно. Я не испытываю жгучего желания встретиться лицом к лицу с Кай Сэмпсон в реальной жизни.

– Нет уж, благодарю покорно. Это ваша битва, не моя.

– Но боится-то он не меня. Он лишь сейчас начинает осознавать, какую угрозу ты для него представляешь. Поэтому и подсылает к тебе Стражей, а сам прячется за мониторами и экранами в Обсерватории. Вот почему он смотрит на тебя только через око своего посоха. Потому что напуган, Джек. Лишь когда он будет уверен в собственном будущем, сможет набраться мужества встретиться с тобой лицом к лицу.

Флёр мирно спит рядом со мной, уютно прижимая к груди бледно-желтое одеяло. Я стараюсь отогнать воспоминание о том, как Кронос полоснул серпом девушку-Весну, и о каплях ее крови, запачкавших его тунику. Мы не можем позволить ему найти нас. Мне все равно, насколько сильна Флёр. Я не должен допустить, чтобы она встретилась с ним лицом к лицу. Ни ради Лайона. Ни ради кого-либо другого.

– Вы вдохновили их, Джек. Времена года и их кураторы наблюдали за вами. Они видели созданную вами бурю. Шепот восстания проделывает трещины в стенах Перекрестья.

– Восстания?

Я вспоминаю Времена года, которых мы видели бредущими в полях по обеим сторонам шоссе в Оклахоме… Они смотрели, как мы призывали непогоду. Я прижимаю тыльную сторону ладони ко лбу, воображая, какие слухи, должно быть, циркулируют сейчас в кампусе. Не менее шести Времен года видели, как мы создали и контролировали торнадо, являющийся доказательством всему, на что мы способны. Должно быть, теперь вся Обсерватория убеждена, что я развязал войну.

– В скором времени Кронос будет вынужден покинуть Обсерваторию либо для того, чтобы поохотиться за вами самому и погасить искру, которую вы разожгли, или убраться подальше от восстания, которое мы подняли.

– Мы? – Он объединил себя и нас с такой легкостью, будто мы на одной стороне или будто все происходящее – результат моих действий и моего свободного выбора. – Мы всего лишь хотели сбежать. Исчезнуть.

– Когда это игра в прятки помогала избежать смерти?

Я хватаюсь рукой за голову, вспоминая каждую смерть, которую принял от руки Флёр. Каким тщетным мне все казалось. Мы и ушли-то для того, чтобы разорвать этот порочный круг. Тем не менее мы снова здесь, нашли смерть на дороге, которую выбрали, чтобы избежать ее, как и говорил Лайон.

– Значит, Кронос был прав? Что бы я ни делал, я все равно умру?

Лайон молчит слишком долго. Меня пробирает озноб, когда он говорит:

– Пожертвовать собой ради других требует мужества, Джек. Иногда это означает, что нужно вообразить иной финал для них, если не для себя. – Флёр придвигается ко мне во сне, тепло прижимаясь к моей спине, и обхватывает меня руками за талию. – Когда ты устанешь убегать, отправляйся в то место, которое хранишь в своем сердце. Сила, в которой ты нуждаешься, сама тебя найдет.

Лайон отключается. Молчание на другом конце провода рождает во мне странное чувство покинутости. Я молча кладу телефон на рычаг, снова забираюсь под одеяло и устремляю взгляд в потолок.

Лайон сказал, что страх смерти не умаляет моих достоинств как мужчины. Но я себя таковым не чувствую. Я боюсь всего, что ожидает нас за пределами этой комнаты. За пределами этой кровати. Я прихожу в ужас от перспективы, что последую за своим сердцем, а оно будет вырезано у меня из груди. Я обнимаю Флёр и зарываюсь лицом в ее волосы, молясь, чтобы Лайон оказался прав. Что существует иной финал, если не для меня, то хотя бы для нее. И что каким-то образом я найду в себе силы встретить его.

Приемные часы в доме престарелых начинаются в полдень. Джек следует указаниям Эмбер о том, как добраться до учреждения, где живет ее мать. Он рулит одной рукой, а вторая лежит у меня на коленях. В салоне не играет музыка, никто не болтает и не ссорится по мелочам. Каждый погружен в собственные мысли. Мои размышления прерывистые, все еще тесно переплетенные с воспоминаниями о прошлой ночи и о том, каково это – проснуться рядом с Джеком и знать, что все изменилось. Остальные мои мысли вьются вокруг Эмбер.

Большую часть пути она просто смотрит в окно, сидя вместе с Хулио на заднем сиденье и держа его за руку. Никакими другими частями тела они не соприкасаются, как будто ей не хочется допускать более тесного контакта. Она не смотрит ни на кого из нас: ни на Хулио, ни на Джека в зеркале, ни на меня, когда я поворачиваюсь на своем сиденье с ободряющей улыбкой, в которой, вероятно, отражается подспудное беспокойство.

Мы паркуемся ниже по улице, где расположен дом престарелых, подальше от камер слежения у дверей вестибюля и тех, что висят высоко на фонарных столбах на парковке.

– Ты в порядке? – спрашиваю я Эмбер, не спешащую выходить из машины.

В ее голосе слышится дрожь.

– Я ничего здесь не узнаю – ни улиц, ни магазинов, ни домов… Не понимаю даже, где мы находимся. Все изменилось, – говорит она, глядя на быстро движущиеся облака, отражающиеся в тонированных окнах кирпичного здания рядом с нами. – Моей маме девяносто два года. Девяносто два, – повторяет она, наморщив лоб, будто с трудом верит в реальность этой цифры. – Что, если?.. – Она качает головой. – Я хотела сказать, что, если она меня не помнит, а что, если наоборот – помнит? Как мне объяснить?..

Она тяжело сглатывает, с трудом сдерживая слезы. Я никогда раньше не видела Эмбер такой ранимой. Такой неуверенной в себе. Нас с Джеком назначили на территории того же региона, где мы умерли. Свои болезненные возвращения в родные места мы пережили много лет назад. Наблюдали за тем, как стареют друзья детства, как переезжают наши семьи, а дома, где мы выросли, выставляют на продажу и покупают. Население целых городов повзрослело и забыло о прошлом, которое мы оплакивали. Потери настигали нас постепенно, год за годом, и мне трудно представить, что сейчас чувствует Эмбер, готовящаяся встретить все перемены разом.

Ее дыхание прерывается от вздоха.

– Как мне сказать ей, что все это время я была жива? Что знала, где она находится, но так и не пришла попрощаться?

Попрощаться.

Это слово высасывает кислород из машины, и я задаюсь вопросом, так ли трудно другим дышать, как и мне? Вдруг все те мелочи, о которых Эмбер прежде умалчивала, разом взрываются криком в моей голове: как молчаливо и стоически она рассталась с Вуди, будто давным-давно примирилась с неизбежностью этого. Как она отказалась взять ключи от машины и уехать вместе с Хулио из лесной хижины. Ее нежелание сидеть рядом с ним сейчас.