Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1 [litres]

Он видел черную яму ее разинутого рта, из которого выплескивалась отвратительная жидкость, лилась на землю, разлеталась вокруг брызгами при каждом пируэте.

Салинд. Боги, что с тобой сталось?

– Она хочет добраться до меня, – пояснил Итковиан. – Понимаешь, такова ее потребность.

– Потребность?

– Да. В ответах. Что может быть страшней для бога, чем требующий ответов смертный?

– Ушли ее прочь!

– Я не могу. Итак, воин, станешь ли ты меня защищать?

– Мне с подобным не справиться!

– Значит, для меня все кончено, друг мой.

Салинд приблизилась еще, и при этом в глазах Провидомина, казалось, утратила фокус – конечности ее оставляли в воздухе неясный след, тело, меняя положение, словно бы расплывалось. У нее будто прибавилось рук – и в каждой, как он теперь видел, было оружие. Окровавленное железо, узловатое дерево с ошметками волос, обсидиановые кинжалы, серпы из малиновой бронзы.

Над запятнанным, истекающим жидкостью ртом пылало безумное пламя глаз.

– Искупитель, – прошептал Провидомин.

– Да?

– Ответь мне на один вопрос. Умоляю тебя.

– Спрашивай.

Он повернулся лицом к богу.

– Ты сам-то того стоишь?

– Жертвы, которой у тебя прошу? Нет, не думаю.

– То есть ты не станешь умолять себя спасти?

Итковиан улыбнулся.

– А ты?

Нет. И никогда не умолял. Он поднялся на ноги, обнаружил, что все еще сжимает рукоять тульвара. Взвесив оружие в руке, он перевел взгляд на Салинд. Смею ли я встать на пути ее нужды? И смогу ли устоять?

– Если бы не твоя скромность, Искупитель, я бы отказался. Если бы не твоя… неуверенность, твои сомнения, твоя человечность .

Не дожидаясь от бога ответа, он двинулся ей наперерез.

Внезапно повисшая в «Скребке» тишина в конце концов пронизала окутавшую Спиннока Дюрава хмельную дымку. Моргнув, он поднял голову и обнаружил, что смотрит на собственного владыку.

Который сказал ему:

– Пора, друг мой.

– Вы отсылаете меня – сейчас? – спросил Спиннок.

– Да, я отсылаю тебя. Сейчас.

Спиннок Дюрав поднялся, отчего у него закружилась голова. Кожа на лице будто онемела. Окружающий мир казался тошнотворным и настойчиво ломился внутрь. Он сделал глубокий вдох.

– Мое распоряжение причинило тебе боль – почему?

Нужно было все ему сказать. Описать посетившее его величайшее благословение. Любовь. К человеческой женщине. Он мог рассказать Аномандру Рейку о своей неудаче, и Сын Тьмы не остался бы равнодушным к постигшей его горести.

Поступи он таким образом, Аномандр Рейк положил бы руку ему на плечо, а потом произнес бы: « Значит, друг мой, тебе придется остаться. Во имя любви ты должен остаться – так иди же к ней прямо сейчас. Сейчас, Спиннок Дюрав. Это последний дар, что все еще нам доступен. Последний – и неужели ты мог подумать, что я встану у тебя на пути? Что решу, будто моя потребность важнее?

Неужели ты мог обо мне так подумать, когда я сам пришел сейчас к тебе ради своей собственной любви? К тебе. К нашему народу.

Иди же к ней, Спиннок Дюрав. Иди».

Но Спиннок Дюрав ничего этого не сказал. Вместо этого он лишь поклонился своему владыке:

– Я сделаю, как вы приказываете.

Аномандр же Рейк ответил:

– Не бойся потерпеть поражение, друг мой. Я не требую от тебя невозможного. И если подобное произойдет, не плачь. Ради меня, Спиннок Дюрав, найди в себе силы улыбнуться концу. И удачи тебе.

Казалось, резне не будет конца. Руку, в которой Клещик сжимал меч, свело от боли, мускулы оцепенели и налились тяжестью, а противники все прибывали – лица искажены страстью и отчаянием, и смертельные раны они принимали с таким выражением, словно острое железо их благословляло, одаряло чем-то исключительным. Он стоял между Кэдевисс и Ненандой, и всю троицу уже оттеснили ко вторым дверям. Тела были навалены кучами, занимая весь пол зала, залитый лужами крови и прочих жидкостей. Стены забрызганы до самого потолка.

Сквозь двери наружу он мог различить свет – понемногу наступало утро. Однако из прохода у них за спиной не доносилось… ничего. Они там уже все мертвы? Истекают кровью на алтарном камне? Оказались в какой-нибудь ловушке, не могут добиться ответов? Чик что, уже умер, или предан в руки Умирающего бога?

Нападающим недоставало места, трупов было слишком много, им теперь приходилось карабкаться на кучи или протискиваться рядом, чтобы оказаться на нужном расстоянии для атаки.

– Что-то не так, – выдохнула Кэдевисс между ударами. – Клещик – иди туда – мы теперь можем их удерживать. Иди и узнай – может статься…

Мы лишь напрасно тратим время. Понимаю. Он шагнул назад, врезавшись при этом плечом в дверной косяк. Развернулся и двинулся по коридору. Когда окружающим миром правит ужас, похоже, разом обнажаются все неприглядные истины. Сколько ни борись, рано или поздно потерпишь неудачу. Победы не бывают ни истинными, ни даже чистыми. Триумф – лишь успокоительная ложь, на поверку он всегда оказывается эфемерным, пустым и кратковременным. Вот с чем приходится сражаться духу, когда он оказывается лицом к лицу перед ужасом.

Но сколь же немногие это понимают. Сколь немногие…

Он пробивался сквозь мерзкий дым, чувствуя, как замедляется сердцебиение, и не остановился, даже когда перестал дышать. Что… что происходит? Слепота. Тишина, конец любому движению. Клещик все же пытался продвигаться дальше, пока не осознал, что желание без воли ничего не значит, а какая может быть воля, если нет сил? Иероглифы подобно черному дождю стекали у него по лицу, по рукам и шее, горячие, точно кровь.

И все же он продолжал двигаться, тянул за собой собственное тело, будто полумертвое, будто досадную помеху, то, о чем стоит забыть. От тела хотелось освободиться, пусть он и понимал, что именно плоть сохраняет в нем жизнь – и однако он сейчас желал конца, и желание это делалось все более отчаянным.

Обожди-ка. Я ведь совсем не так вижу мир. И не хочу играть в подобную игру – поскольку не верю в столь позорную… капитуляцию.

Она есть то, что предлагает келик. Кровь Умирающего бога дарует бегство – от всего что-либо значащего. И приглашение это столь заманчиво, обещание – столь чарующе.

Пляшите! Мир вокруг вас гниет заживо. Пляшите! Пейте отраву, изрыгайте отраву. Пляшите, чтоб вас, в пыли собственных грез. Я заглянул вам в глаза и увидел, что вы – никто. Пустота.

Боги, что за соблазнительное приглашение.

Понимание его отрезвило – резко, словно кулаком в лицо. Он понял, что лежит на плитах коридора почти у самой внутренней двери. Дальше, в палате, словно загнанная под купол буря плотным дымом кипела тьма. Он услышал нежное пение, голос казался детским.

Не видно ни Нимандра, ни Десры, ни Аранаты. Тело Чика распростерто лицом вверх в каких-то пяти шагах, глаза открыты, взгляд застывший и невидящий.