Стивен Эриксон - Дань псам. Том 1 [litres]

– Империи – или Стервы? – уточнил Карса Орлонг. – Не кажется ли вполне вероятным, что Келланведа они попросту использовали?

– Предположение разумное, вот только когда Ласиин сделалась императрицей, остался один лишь Нок. Остальные… утонули.

– Утонули?

– Официально – да. Но подобная причина смерти быстро сделалась эвфемизмом. Скажем так – они исчезли .

– Был еще один, – сказала Самар Дэв.

– Танцор…

– Нет, Путник. Был еще Первый Меч. Дассем Ультор, верховный главнокомандующий империи. И он был не напанцем, а далхонцем.

Путник бросил на нее косой взгляд.

– Он погиб в Семи Городах вскоре после воцарения Ласиин.

– Стерва подослала к нему убийц, – уточнила Самар Дэв.

Карса Орлонг хмыкнул.

– Устраняла возможных конкурентов – ей требовалось расчистить дорогу. Это, ведьма, не дикость, но и не признак цивилизации. Такое можно видеть и в первобытных племенах, и в империях. Истина, справедливая для любой власти.

– Я не собираюсь с тобой спорить, тоблакай. Не хочешь ли узнать, что произошло после того, как ты убил императора Рулада?

– Тисте эдур покинули империю.

– Как… откуда ты знаешь?

Он оскалил зубы.

– Просто догадался, ведьма.

– Только и всего?

– Да. Им не хотелось там находиться.

– Думаю, тисте эдур довольно быстро познакомились с проклятием оккупации, – заметил Путник. – Она, подобно свежей ране, заражает и отравляет как поработителей, так и порабощенных. Обе культуры приобретают уродливые черты, впадают в крайности. Ненависть, страх, алчность, предательство, паранойя и самое отвратительное безразличие к чужим страданиям.

– И однако малазанцы тоже поработили Семь Городов…

– Нет, Самар Дэв. Малазанцы завоевали Семь Городов. Это не одно и то же. Что Келланвед вполне понимал. Если хочешь прочно удержать вражескую территорию, хватка твоя должна быть скрытой – и сжимать в кулаке только самый центр местной власти. Таким образом, непосредственно контролировать следует лишь кучку правителей, всем же остальным – купцам, пастухам, фермерам, ремесленному люду – нужно продемонстрировать преимущества нового порядка, и как можно быстрей. «В завоевании будь как цунами, в правлении – как легкая рябь». Собственные слова императора.

– Когти ведь именно это и сделали? Внедрились, парализовали правительство…

– Чем меньше проливается крови, тем лучше.

Карса Орлонг резко рассмеялся.

– Это как посмотреть, – сказал он. – Завоевания бывают разные.

– Например?

– Путник, дружище, ты рассуждаешь о завоевании как способе увеличить собственное могущество – а города и подданные под твоим управлением служат мерилом этого могущества. Но как насчет могущества, заключенного в разрушении?

Самар Дэв обнаружила, что, затаив дыхание, следит за тем, как Путник обдумывает слова Карсы. Наконец он произнес:

– Оно ничего не способно дать.

– Ты ошибаешься, – сказал Карса и прервался, чтобы потянуться. Погром дернул головой – словно топором рубанул. – Я посмотрел в лицо цивилизации, и оно меня не впечатлило.

– В критической точке зрения нет ничего дурного.

– Она не просто критическая, – пояснила Самар Дэв. – Он ее уничтожить хочет. Ну то есть цивилизацию. Всю – от моря до моря. Когда Карса Орлонг закончит, в целом мире не останется ни одного города. Так ведь, тоблакай?

– В скромных притязаниях, ведьма, нет ничего ценного.

Путник умолк, и молчание это расширялось, поглощая все вокруг, покуда даже непрекращающийся шум ветра не сделался глухим и отдаленным.

Боги, сколько раз я желала ему успеха? Хотя от одной только мысли в ужас прихожу – ведь его жертвы будут исчисляться миллионами. Он сокрушит все символы прогресса. От плугов – к палке-копалке. От кирпичей – в пещеры. От железа – к камню. Втопчет нас в землю, в грязь рядом с водопоями. Дикие звери станут на нас охотиться, те же, кто выживет, – они начнут охотиться друг на друга.

Путник наконец прервал молчание.

– Не люблю городов.

– Парочка варваров, – негромко пробормотала она.

Никто ей не ответил. Не расслышали, наверное. Она быстро бросила на них по взгляду, направо, потом налево, и обнаружила, что оба улыбаются.

Они ехали и ехали вперед, лишь волны красной травы шуршали вокруг.

Потом Путник заговорил снова.

– Первый закон многообразия – его единообразие. Цивилизация есть механизм управления многообразием и контроля над ним. Чем цивилизованней нация, тем единообразней ее население, пока не наступает закат данной цивилизации и многообразие не вступает с единообразием в войну. Первое делается все менее управляемым, все безумней в своих крайностях, последнее же стремится усилить контроль, пока это не приводит к самой дьявольской тирании.

– Опять Келланвед? – спросила Самар Дэв.

Путник фыркнул.

– Если бы. Это Дукер, имперский историк.

За ночь, которая уже близилась к концу, Нимандр Голит провел свой крошечный отряд через весь Бастион. Укрытые мягким могуществом Аранаты, дети Тьмы двигались молча и, судя по всему, остались незамеченными, во всяком случае, тревоги никто не поднял. Город казался мертвым, словно закрывшийся цветок.

В сумерках, незадолго до выступления, они услышали, как на главной улице собирается толпа, и, выйдя к воротам, увидели, что в город въезжает караван. Огромные повозки были с верхом завалены товарами, правили ими изможденные кучера – лица безвольные, взгляд блуждает, рты заляпаны коричневым. Мешки с бакалеей, кадки с фигами и маслом, пересыпанные солью угри, копченое мясо бхедеринов, пряная баранина и другие бесчисленные припасы – все это было с энтузиазмом загружено на телеги ради обмена на бочонки с келиком.

В том, с каким отвратительным безразличием смотрели на весь этот провиант местные, заключалась жестокая ирония – большинство из них пища уже не интересовала. Большинство было готово умереть от голода в экстатическом буйстве сейманкелика – чернил, которыми записывались муки их бога.

Тисте анди облачились в доспехи. Взяли с собой все, что требовалось для битвы, для убийства. Нимандру не было нужды оборачиваться, чтобы еще раз убедиться, сколь переменились сейчас те, кто шел за ним, насколько иные сейчас выражения у них на лицах – всех, не считая одного. Улыбка Клещика куда-то исчезла, хотя глаза его все так же лихорадочно блестели. Всегда рассудочная Кэдевисс словно напялила маску безумия, красота ее теперь внушала ужас. Ненанда, который вечно изображал яростного бойца, был пепельно-бледен, слово отравленный осознанием собственных желаний. Щеки Десры пылали, будто от похоти. Не изменилась лишь Араната. Но черты ее лица – спокойного, с остекленевшим от сосредоточенности взглядом – словно бы сделались мягче и размытей.