Адам Гидвиц - Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака [litres]

Чем я заслужил доброту этих детей, не знаю.

Хотя то, что я буду с ними до самой смерти, чего-то да стоит.

Мы вступаем на подводную тропу. Морская пена, серая в сумерках, захлестывает нам сандалии. Гвенфорт поскуливает и жмется поближе к Жанне. Мы шлепаем во воде следом за трактирщиком, который хромает впереди, разбрызгивая воду.

– Книжки намокают в море, – сообщает Якоб Вильяму, так что Вильям поднимает сумки над головой, его могучие руки – точно колонны в церкви, поддерживающие свод.

Гвенфорт останавливается. Уши ее настораживаются, и она оглядывается назад. Мы пришли оттуда. Жанна поворачивается, чтобы поглядеть, куда смотрит Гвенфорт. Я тоже. Кажется, она глядит на тот холм, с вершины которого мы вчера любовались морем. Небо в той стороне бледно-голубое, чуть обрызганное желтым.

– Что? – говорит Жанна. – Что ты услышала, Гвенфорт?

И, словно в ответ на ее слова, на гребне холма появляется силуэт всадника.

– Глядите! – говорю я.

Якоб, Вильям и Мармелюк оборачиваются. Клото продолжает брести по воде под грузом своего невидимого мешка репы.

К силуэту всадника на холме присоединяется еще один. Затем на холм въезжает третий и становится рядом.

Три всадника глядят туда же, куда смотрели прошлым вечером и мы. Залив начинает искрить утренним светом – у черной зыби золотятся гребни, пена расцветает мерцающими хризантемами.

Один из всадников что-то кричит. Отсюда крик кажется не громче воплей чаек. Я не могу разобрать слов.

А затем трубный звук вспарывает тихий рассвет. Один, еще один и еще.

– Что это значит? – спрашивает Жанна сира Мармелюка.

Рыцарь медленно выдыхает. Его дыхание клубится в холодном воздухе.

– Это значит – атака, – отвечает он.

– Что? – говорю я. – Только эти трое?

– Нет, – говорит Якоб, – не только эти трое.

Рыцари, чьи шлемы отражают восходящее на востоке солнце, строем накатывают на холм, точно лязгающая серебряная волна.

– Боже правый, – бормочет Вильям.

Они замирают на верхушке холма, точно примерзшая к краю земли молния. А затем разражается гром. Рыцари несутся с холма, копыта лошадей гулко стучат. За этой волной следует вторая. Потом третья. И четвертая.

– Сколько же их? – вырывается у меня стон. Но на самом деле какая разница? Их столько, сколько надо.

– Беги! – кричит Жанна. – Клото, беги!

Клото все еще враскачку шлепает впереди.

– Тут такие, понимаешь, течения, что в темноте не разбежишься, – откликается трактирщик, неторопливо оглядываясь, словно ему совсем некуда спешить. В буквальном смысле некуда. Некуда и незачем. – Тут не… – Глаза у него делаются огромными, точно яблоки. И он кричит: – Бегите! Бегите!

И сам срывается с места, правая рука отмахивает шаг, кривые ноги поднимают тучи брызг – бежит по скрытой под водой тропе по направлению к скале. Нас нет нужды подгонять. Мы мчимся за ним, наши щиколотки взбивают морскую пену. Гвенфорт бежит впереди, море вздымается вкруг нее, точно крылья.

Кони, бухая копытами, несутся с холма по дороге – по пять или шесть в ряд. Когда они пересекают кромку воды, брызги одевают их сверкающим панцирем. В некоторых местах вода почти сошла, а в некоторых сошла совсем, оставив песок и ракушки сверкать в утренних лучах. Копыта яростно бухают по воде и песку.

Далеко впереди желтые копья света бьют в каменные стены монастыря и стеклянные окна церкви преломляют их и отбрасывают назад. Тяжелая рысца Клото задерживает нас – мы не можем обогнать его, поскольку в противном случае сойдем с тропы. Хотя мне все еще непонятно, зачем нам держаться тропы, когда вокруг такое мелководье.

– Поспеши! – подгоняет его Якоб. – Они приближаются!

И верно, они приближаются. А с холма продолжают скатываться ряд за рядом. Семь, девять, двенадцать рядов рыцарей с топотом несутся через городок к заливу.

– Мы не успеем убежать, – говорит Жанна.

– Они убьют нас? – интересуется Якоб.

– Да, – кричит Мармелюк.

– Можешь их остановить? – умоляю я Вильяма. Вильям, который пытается поторопить Клото, говорит:

– Я могу остановить несколько. Пять, может, десять. Но не столько, сколько их там.

– Сотня, – говорит Мармелюк, – королевская конница – это сто рыцарей.

– Сотню уж точно не могу, – добавляет Вильям, – они скосят нас, как летнюю рожь.

И тут Жанна поворачивается. Она точно остолбенела.

– Этот рыцарь… – говорит она, – он… он исчез…

– Божьи кости! – восклицает Мармелюк. – Только не припадок! Не сейчас!

Но я поворачиваюсь, чтобы разглядеть, что имеет в виду Жанна. И я кричу:

– Боже правый!

Потому что и я это вижу. Рыцарь, что несется галопом впереди остальных, внезапно исчезает. Словно… словно он просто в один миг пропал из виду.

За ним – еще один. Лошадь, кажется, в один прыжок провалилась под воду. Вода ей по грудь, хотя на мелководье она не толще ладони. Лошадь в панике мечется и пытается встать на дыбы. Отчего, кажется, тонет еще быстрее. Быстрее и быстрее, пока ее всадник в доспехах не исчезает под серыми блестящими волнами.

– Глядите! – кричит Жанна. Якоб и Вильям неохотно замедляют бег и оборачиваются.

Те лошади, что ступили на тропу, приближаются. Но, пока мальчики оборачивались, залив поглотил еще двоих рыцарей.

– Божий нос! – вновь божится Мармелюк. – Что происходит?

Клото, все еще проламываясь сквозь мелкие волны, смотрит через согбенное плечо. Еще один рыцарь уходит вниз – лошадь бьется, ржет, а затем исчезает под тонким, как пергамент, слоем воды.

Клото кричит:

– Вот они, голодные пески! Коли жизнь дорога – держись тропы, вот что я говорю!

Он коротко хохочет и бежит дальше этой своей диковинной утиной пробежкой. Но Мармелюк, Якоб, Жанна, Вильям и я просто стоим и смотрим. Рыцарь за рыцарем, наряженные в прекрасные синие, алые, зеленые одежды, с мечами наголо, тонут в море.

Вздымается слабый всплеск – и вот уж их нет. На дальнем берегу – я услышал это позже от одного сведущего человека – король Луи, Жан де Жуанвиль и Бланш Кастильская сидят на своих скакунах. Они и есть те три фигуры, что мы видели на гребне холма. Рядом с Луи стоит его пеший паж с боевым рогом на перевязи. Лицо Луи искажено горем и ужасом.

– Что это? – бормочет он, когда рыцарей, одного за другим, глотает море. – Помилосердствуй, Господь!

– Господин мой! – кричит Жуанвиль. – Отзови их! Отзови, покуда они все не утонули!

Но Бланш огрызается на них:

– Не будьте глупцами!

– Нет, это знак! Это знак, мой король, – умоляет Жуанвиль, вспоминая, возможно, о тех историях, что он слышал в трактире, – это знак, ниспосланный Господом! То, что творится, противно Его воле! Отзови их!