Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт [СИ]

— О Господи! — Волков даже поморщился. — Что вы, читаете романы? Болван, их же пишут для баб.

— Я не читаю романы.

— И что, у вас есть дама сердца? За которую вы хотите получать по шлему обухом секиры?

— Пока что нет, но я рассчитывал ее просить о чести…

— Просить о чести? — Волков все еще продолжал говорить, кривясь. — И кто же эта счастливица?

«Неужто он собирается избрать своей дамой сердца Элеонору Августу? Больше тут нет благородных дам. Или этот молодой идиот где-то и с кем-то познакомился?»

И тут Максимилиан и говорит:

— Я хотел просить о чести зваться дамой моего сердца прекрасную госпожу Ланге.

До сих пор Волков говорил с ним, может, чуть высокомерно, может, чуть едко, может, чуть поучительно, но все-таки с некоторой отеческой теплотой, а тут вдруг стал холоден, словно лед. Лицо каменное, как перед битвой:

— Не дозволяю вам впредь и речь о турнире заводить. Впереди свадьба моей племянницы, и вам, как знаменосцу моему, надобно быть готовым к новому шествию. Надобно проверить все знамена и все сюрко, чтобы они чистые на всех господах из выезда были, и чтобы кони все были здоровы. Займитесь делом. Ступайте.

Максимилиан даже растерялся от такой заметной перемены, он чуть помедлил, как бы осознавая услышанное, потом поклонился и сказал:

— Как вам будет угодно, кавалер.

А кавалер снова остался за столом с притихшим племянником, которого тоже удивила столь резкая в дяде перемена.

«Рыжая мерзавка, любому неженатому человеку голову вскружить сможет. Да и женатому сможет. Уж очень она ладна, умела, говорлива да пригожа. Г олосок звонкий, речи умные, сама приветлива со всеми. Всем умеет понравиться, кроме жены моей. Ее надо при себе неотрывно держать. А как? Ведь не женишься на ней, все-таки не сарацин. И что же теперь делать? Молодых господ от стола отвадить? В дом не допускать?»

Ответов на все эти вопросы у него не было, и он тяжело вздохнул.

Молодой женщине в этом мире жить невыносимо тяжко. Агнес смотрела на себя в зеркале, надувала губы, готова была разрыдаться. Как, как ей не плакать. На званый ужин ее пригласили, не абы кто, пригласил ее один из первых банкирских домов свободного города Ланна. Сам молодой Ренальди лично приехал ее приглашать. А ведь еще и красавчик он какой, засмотришься. Мало того, на обед тот для нее!.. Для нее пригласили нужного ей человека. Уж и не знали, как ей услужить, как умилостивить племянницу знаменитого кавалера Фолькофа, а у племянницы той для обеда важного даже нормального платья нет. И туфлей нет. Даже юбок нижних нет новых.

У Агнес даже слезы на глаза навернулись от жалости к себе. Поплакать захотелось или Уту избить. Отхлестать ее по толстым щекам. Ходит в одной юбке все время, только лиф да передник меняет. Пожрет и счастлива.

Но хлещи дуру по мордасам, не хлещи, нового платья не появится, только руки об башку каменную ее обобьешь. А тут еще про Брунхильду вспомнила. О-о, и совсем настроение у девушки испортилось. Что за несправедливость творится в этом мире! Одной дуре беззубой, шалаве задастой — все, даже титул графский.

А ей умнице, что всякое может и многое умеет, даже платья не досталось. А у той все есть. И с господином спала в одной постели, а он ей еще и титул потом устроил. А за что все беззубой кобылище? За то, что вымахала с мужчин ростом, да за то, что вымя отрастила красивое? Так не ее в том заслуга. Не ее. Сама то она дура беспросветная. Но все равно все мужчины ее богатеи да кавалеры. А нынче вон и граф. Граф! У этой девки кабацкой, что за десять крейцеров давала кучерам в кабаке в Рютте муж граф. А что есть у Агнес? Пирожник неграмотный, с мордашкой смазливой да крепкими плечами, который и пары слов связать толком не может. Нищий дурень с крепким передом, вся сладость которого в том, что в делах постельных он неутомим, так неутомим, что даже и скучно с ним за этим делом становится. Хоть книгу берись читать, пока он не угомонится. А как штаны наденет, так и вовсе дурак дураком, смотрит на Агнес с разинутым ртом и гыгыкает над каждой ее прибауткой или над тем, как она Уту тиранит. Да жрет все что не дадут и сожрет сколько ни положат. Поначалу сие забавно было, а теперь не забавно вовсе. Докучать стал. И за все время ничего, кроме пирожных своих, так ей и не подарил. Что за ухажер, только лишь брать мастак. И выйти с ним никуда нельзя. Все тайком. Ему-то, дураку все в радость. Пожрет, вина напьется да в постель тащит. Черт неугомонный. А ей уже того мало.

Агнес уже думать стала о том, что в виде, в котором она его принимала, в виде роскошной темноволосой красавицы, она и получше кого могла найти. Человека благородного ей хотелось. Чтобы понимал разговоры ее, чтобы восхищался ей, чтобы любил ее изысканно или брал по-хозяйски, как делал это, ну например, господин с Брунхильдой. А не гыгыкал как мул в конюшне, когда на кровать ее валил.

Агнес так расстроилась, что даже Уту звать не стала, пошла от зеркала на кровать легла и заплакала.

Мало того, что платье у нее старое, и юбки старые, такие старые, что подолы добела уже не отстирать, и кружева обтрепаны, и башмачки старые, так еще и вид она свой старый, некрасивый, тот, что от природы ей дан, должна «надеть». Нельзя же прийти в том, что она сама себе придумала. Не узнают ее банкиры. Вот и было ей от чего плакать.

Ни платья нового у нее нет, ни умений своих удивительных ей не применить. Пойдет на обед она замарашкой. Пусть уж ее выгонят или вовсе не пустят.

Господин ее не любит ни как женщину, ни как племянницу. Любил бы, так хоть самую малость денег присылал бы. Хоть иногда.

Горько, горько все было.

А тут в дверь поскреблись. Ута, страх поборов, осмелилась ее в печали беспокоить?

— Уйди, корова! — закричала Агнес со слезами в голосе.

— Да, госпожа, — донеслось из-за двери.

— Стой, дура!

— Да, стою, госпожа.

— Чего приходила?

— Сказать, что пирожник Петер Маер пришел, пирожные принес, и вас спрашивает.

— Гони его к черту! — зло крикнула Агнес. И тут же вдруг вспомнила, что хотела новый свой отвар, что людей обездвиживает и память у них напрочь отбивает, испробовать. Думала вчера на Уте испытать, да недосуг было. Вспомнила и крикнула: — Нет, не гони, скажи пусть сюда идет, и вина нам принеси!

Сама же встала с кровати, подошла к зеркалу, стала себя в «божеский» вид приводить. Вместо жалкой серой поросли на голове быстро «отрастила» себе гриву черную, бедра да ляжки, плечи, грудь — все себе «вырастила» пышное, налитое, красивое. Роста себе прибавила, лицо изменила, про глаза не позабыла. Так красива стала, что хоть саму себя целуй. К тому же она научилась так быстро себя менять, что даже сама удивлялась. Удивлялась себе и гордилась собой. Вот только похвастаться было ей умениями своими не перед кем. А как хотелось ей, как хотелось…