Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт [СИ]

А по ступеням лестницы топает уже пирожник. Болван, вечно в своих деревянных башмаках и полосатых шерстяных носках по колено. Не может даже купить себе нормальных туфлей, говорит, что при его работе лучше деревянных башмаков нет ничего, говорит, что они не промокают никогда. Поэтому и ходит, как самый бедный мужик на деревне. Деревяшками своими по мостовой клацает.

Подошла к комоду, достала из него шкатулку. В шкатулке несколько разных изящных флакончиков. Взяла один тонкий, из коричного почти не просвечивающегося стекла. Шкатулочку закрыла и бережно поставила ее обратно. А как иначе, если там в той шкатулке работа ее за всю зиму сложена. И заработок там же.

Только еще в товаре он, а не в звонких и таких нужных ей монетах.

Вошел без стука, варнак, в шапке с пером, что она ему подарила, он в ней так и ходит.

— Ах, — шапку с головы тянет, улыбается, — вы уже голая моя госпожа. Как я люблю, когда вы голая!

Кидается к ней, хватает как свою, начинает ее лапать прямо сразу и за зад, и за грудь, и за все иное. Мнет все своими крепкими пальцами, целоваться лезет, а Агнес отворачивается. Пальцы-то у него липкие, ей неприятно, отталкивает его наконец:

— Ты бы хоть руки помыл дурень, липко же мне.

— Да ладно вам, то ж не грязь, то сладость сахарная, — смеется Петер Маер. — Я же пирожными торгую, а не навозом. Только вот товар распродал.

— Ступай вниз и руки помой, иначе меня не касайся, — тоном, что не терпит возражений, говорит ему девушка.

— Хорошо, — сразу соглашается молодой человек, — но уж потом буду вас целовать и ласкать, как захочу.

Тут, пока он еще не ушел, приходит Ута, приносит поднос с графином и двумя стаканами. Ставит их на стол.

Как только все ушли и Агнес осталась одна, она раскрывает флакончик и в один из стаканов капает всего одну каплю.

«Думаю, сего довольно будет, вывар вышел весьма крепким, а впрочем, поглядим».

Она разливает вино, один стакан берет себе и присаживается на край стола. А тот, что с каплей зелья оставляет на подносе. А любовничек уже стучит деревянными башмаками по лестнице, торопится сладострастец. Влетает в комнату и опять к ней:

— Как я по вам скучал, уже даже сплю плохо, думаю и на работе не о деле, а о вас, о вас все думаю, моя сладкая булочка, — он гладит ей живот, целует в шейку, — ну что, теперь руки не липкие?

— Выпей вина, — говорит Агнес.

— Потом выпью, как взопрею.

«Взопрею! — она морщится. — Разве господин так сказал бы? И банкир Энрике Ренальди так не сказал бы, ну а с этого, что взять, кроме его деревянных башмаков?»

— Выпей вина, говорю, — настаивает Агнес.

— Ладно-ладно, — отвечает он, хватая стакан и выпивая содержимое до капли.

Лишь бы побыстрее, а потом хватает ее за руку поворачивает к себе спиной и хочет наклонить ее «носом в стол». Но девушка вырывается:

— Стой, подожди…

— Чего же ждать, госпожа моя, со вчерашнего дня жду, мечтаю о вас, аж во сне у меня на вас стоит, сплю и ворочаюсь. Весь день сегодняшний мечтал на вашу спину голую поглядеть, да на все остальное тоже.

Но Агнес нужно некоторое время, она хочет знать, как быстро зелье начнет действовать.

— Не хочу стоя, не хочу у стола. — говорит она.

— Так пойдемте на постель, — сразу соглашается Петер Маер, хватает ее и тащит к кровати, — мне и в кровати вас брать очень нравится.

Он дотаскивает ее до кровати сажает на край сам начинает быстро раздеваться. Он него пахнет потом, от его одежды, одежды уличного торговца, пахнет сыростью. Но тело у него очень крепкое, сбитое, может на это польстилась глупая Агнес. Как он остался гол, так кидается на нее. Но она снова вырывается:

— Да погоди же ты, — девушка злится, — давай хоть поговорим о чем-нибудь.

— Да о чем же нам говорить сейчас, потом поговорим, я уже готов, вон, поглядите.

Он и вправду готов, это видно издали. Пирожник сует ей руку меж ног:

— Да и вы тоже готовы, чего болтать то зря. Уж прошу вас, моя госпожа, допустите уже меня до себя, мочи нет теперь, со вчерашнего дня терплю.

«Дурак».

Вот возьми бы он, да и повали ее в перины, да не спрашивая разрешения сам раздвинь ей ноги, даже пусть и не хочется ей. Ей бы может и не так скучно было бы.

— Ладно уж, — говорит Агнес, — бери, раз невтерпеж тебе.

А сама все думает о том, когда же зелье начнет действовать.

Вечером Агнес открыла тетрадь. Теперь, когда готовила она всякие снадобья, то делала записи, чтобы не забывать и не путаться. Зелье, что вводило людей в беспамятство на первый взгляд удалось на славу, темное, тягучее, со смолянистым запахом. А дурак-пирожник даже не уснул от него. Так и брал ее, пока на улице темнеть не начало. Лишь потом сказал, что в голове у него туман, словно он во сне. Хотел тут у нее лечь спать, но она его прогнала. Нечего, не ночлежка для бродяг тут. Он сказал: «Спасибо и на том, госпожа», оделся и ушел. А она, приняв свой естественный вид, взяла тетрадь, снова улеглась в кровать, и стала думать почему же это варнак не упал без сил, не потерял чувств и не забыл все, что было с ним сегодня?

Но утомил ее пирожник страстью своею, так утомил, что глаза у нее закрывались над тетрадью. Ничего не надумала она, бросила тетрадь на пол рядом с кроватью и позвала Уту. Когда та пришла, повелела

— Вазу ночную подай.

Было ей лень идти до нужника. А как управилась, сказала служанке:

— Лампы погаси, только ночник оставь.

И тут же заснула, даже не подумав о том, что платья у нее к завтрашнему обеду нет.

Карета осталась во дворе, Игнатий на козлах, Ута, она ее взяла с собой на всякий случай, сидела в карете. Девушка, как вышла, пошла по ступеням вверх, там слуги приняли ее шубку. Так и пришлось ей идти в платье старом, платье позорном. И у нижних юбок ее подолы были не белоснежны. И башмачки ее не были безупречны. Но разве в том ее вина, а не вина ее дяди. Но кое в чем она не удержалась — к белилам и румянам добавила себе немного губ, потолще их сделала. Ну и волос немного прибавила, самую малость, чтобы прическа попышнее была. Лоб чуть покрасивее. Скулы чуть повыше. Грудь. Ну тут она не удержалась. Стала даже сомневаться, уж не переборщила ли. Аж немного дышать было тяжко. И роста прибавила. Вон Брунхильда какая каланча церковная, оттого, видно, к ней мужчины так и льнут. Платье стало мало. Ну да ладно. Ничего. Она оправила одежду свою пред огромным зеркалом в прихожей. Ей тоже такое зеркало было нужно. Интересно, сколько такое стоит? А кругом лакеи, лакеи. Все одеты не хуже господ.

Мажордома и вовсе с вельможей можно спутать, он ей низко кланялся:

— Как прикажете доложить?

— Агнес Фолькоф, — отвечает она, а сама волнуется.

Они с ним идут по лестнице вверх. Девушка волнуется еще больше. Так они доходят до больших дверей. А тут он подлец, вдруг делает ей рукой знак остановиться. Прямо перед дверями.