Борис Конофальский - Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт [СИ]

— Опять вы? Как вас там?…

— Да, это опять я, и зовут меня кавалер Фолькоф.

— И что же вам надо, кавалер Фолькоф? Я же уже вам все сказал в прошлый раз.

— Я хочу видеть барона. Хочу спросить у него, как погиб кавалер Редль?

— Барон не примет вас, он болен. Все еще болен. Что вы донимаете всех, займитесь своими делами.

— Я и занимаюсь, на последнем дворянском собрании меня упрекали в смерти кавалера, я хочу знать, что произошло.

— Сказал же я вам, барон болен. Ничего он вам не расскажет.

— Но хоть взглянуть-то на него я могу?

— Нет, врач не позволяет, — кричал седой господин и раздражение в его голосе только усиливалось.

«Что за глупости? С чего бы врачу не дозволять взглянуть на больного?»

— Тогда позовите врача.

Тут повисла пауза. Волков видел господина Верлингера, и тому нечего было сказать. Он смотрел на кавалера с башни, сверху вниз, его лицо было злым, и после паузы седой господин не выдержал:

— Что же вам нужно, наглый вы человек, сказано вам, никто вас не примет! Так вы все упорствуете, третий раз приезжаете, и, поправ все правила вежливости, все просите и просите чего-то!

— Дозвольте мне увидеть барона! — так же повысил голос Волков.

— Нет, доктор не велит! — кричал господин Верлингер. — Сказал же я вам!

— Не позорьте седины свои бесконечной ложью, — Волков тоже уже начинал злиться, — зовите доктора, я хочу у него все спросить.

— Да, как вы смеете! Дурной вы человек, болван! — уже не на шутку злился дядя барона. — Как вы смеете меня упрекать во лжи, если вы сами невыносимо навязчивы и совсем не ведаете приличий. Прочь! Уезжайте отсюда, займитесь своими делами, войной или еще чем вы там любите заниматься…

— Послушайте Верлингер, я не хочу знать, что там у вас происходит, тем более, не хочу встревать в ваши семейные дрязги из-за наследства, я просто хочу видеть барона, живого или мертвого, мне все равно.

— Отказываю вам! Отказываю! Прочь отсюда, наглец! Барона вы не увидите. Прочь езжайте! И если не уедите, то увидите не барона, а у себя в брюхе арбалетный болт.

И господин Верлингер скрылся, видимо покинул башню. В общем разговор был закончен.

Третий раз! Третий раз Волков приезжал сюда, чтобы выяснить обстоятельства смерти кавалера Редля, три раза беседовал с этим вздорным стариком и уезжал отсюда ни с чем. Его трясло от злобы и раздражения, он тащил с собой кучу народа и все без толку и, главное, виноватых вокруг не было. Ну разве что этот седой мерзавец. Ух попадись он ему под руку! У кавалера даже кулаки сжались. Но сжимай их или разжимай, это дело не решит. Дело бы решила картауна, да десяток чугунных ядер в ворота старого замка. Попотеть, притащить бы ее сюда. Да пять десятков солдат, и дело было бы решено.

Да нельзя, его и так вся окрестная земельная знать ненавидит, а начни он штурмовать их замки, так побегут еще и к герцогу, жаловаться или ополчение собирать. Хотя нет, ополчение это вряд ли, они еще те вояки.

В общем пришлось ехать обратно, так ничего и не высинив. Как говорят мужики, не солоно хлебавши. Полдня как не бывало.

Ну хоть Роха порадовал его в тот день. Когда Волков вернулся в Эшбахт, оказалось, что Роха только что приехал из Ланна.

Обоз был как раз перед домом кавалера:

— Погляди, Фолькоф, что это за порох, — говорил Скарафаджо снимая крышку с бочки и запуская руку в черный порошок, — ты представать себе не можешь, сколько дыма он дает. Такой делают только в Ланне.

— Сколько бочек привез? — спрашивал Волков, глядя на ладонь товарища, не слезая с коня. — Восемь.

— Да, восемь, и стоит он на шесть талеров дороже за бочку, но зато как бьет! Как бьет!

Старый одноногий солдат был в восторге. Он тряс ладонью глядя на порох:

— Клянусь, даже аркебуза будет пробивать кирасу с пятидесяти шагов. А что уж говорить про мушкет!

— А мушкетов, ты сколько привез?

— Семнадцать. И скажу тебе, что кузнец дело знает, он переделал замок и спуск, теперь фитиль держится крепко. И порох с полки не просыпается, даже когда мушкет наклоняешь.

— Отлично.

— Этот Яков Рудермаер толковый кузнец, я сейчас покажу тебе новый мушкет.

Но у Волкова болела нога, он хотел быстрее слезть с коня и сесть у камина:

— Потом, потом, приходи сегодня вечером на ужин. Приноси мушкет.

А Роха вместо того, чтобы сразу согласился вдруг замялся:

— Слушай, Фолькоф, а можно я приду с женой?

Кавалер смотрел на Роху и не узнавал этого старого солдата, кажется, первый раз тот называл свою женщину женой. Зараза, язва, чертова гарпия — да, но вот женой…

— Ну, приходи с женой, — согласился кавалер.

— Я бы не навязывался, да больно она хочет посмотреть, как живут настоящие господа.

— Приходи.

— А твоя то, дочь графская, не будет против, моя-то из простых? — все еще сомневался Скарафаджо.

— Чертов болван, сказал же приходи с женой, — злился Волков, которому хотелось скорее вытянуть ногу у камина. — Сколько раз тебе еще повторять?

Кавалер развернул коня и поехал к дому.

— Приду, — кричал ему вслед Роха, — принесу новый мушкет показать!

Жена Рохи пришла разодетой настолько, насколько Роха мог себе это позволить. Она много кланялась перед Элеонорой Августой, но та поначалу была холодна, но когда мать Амелия выяснила, что жена Рохи беременна в четвертый уже раз, так разговор у женщин сразу наладился, и даже Бригитт стала прислушиваться к рассказам про утреннюю тошноту, про рвоту на запах жаренного лука, про вечное желание сходить по малой нужде и про все другое. И так все было у них хорошо, что после ужина жена Рохи удостоилась нового приглашения. Без мужа. И она обещала быть.

Утром, после завтрака, на выезде из Эшбахта, собрались люди.

Кроме кавалера были там Роха, Хилли, Вилли, еще пара солдат из стариков, те, что с кавалером были еще Ференбурге. Пришли так же Брюнхвальд и Бертье.

Из арсенала хозяина принесли одну хорошую кирасу, которую бросили горцы на берегу. Ее надели на мешок с песком и поставили на пригорок.

Стали стрелять новым порохом. Он и вправду был хорош. Мало свистел, зато много «бахал». Звук был резким, быстрым. Дым тяжелым, черным, сразу давал много копоти. Но после каждого его выстрела образовывалось целое небольшое облако.

Кираса была отличная, с «ребром», из хорошего железа, которого не пожалели. Может поэтому на пятидесяти шагах аркебуза ее и не брала, но на тридцати уже пробивала. Но это аркебуза.

Мушкет же оставлял в железе солидную дыру даже со ста шагов.

— Ну, что я тебе говорил, — заявлял Роха с таким видом, как будто это он сам его сделал.

Да, порох был действительно не плох. Его вообще можно было бы считать отличным, если бы не цена.

— Пушкарям этот порох не давать, — распорядился Волков, — купишь им в Малене простого, этот оставить только для стрелков.