Маргарита Дорогожицкая - Стихия страха

— Вы… вы мужеложец? — выговорил я ошеломленно. Разрозненные кусочки мозаики сложились воедино в одну неприглядную и страшную картину. Вдруг стало тяжело дышать. Надо попытаться развязать руки, попробовать перетереть веревку об острые края жаровни, разорвать ее или…

— А что может быть чище искренней любви между братьями в вере? Уж точно не порочная низменная страсть к этому сосуду греха, именуемому женщиной… И я смею надеяться, что вы станете моим возлюбленным… Замените мне Кристофера…

— Никогда, — выдохнул я. — Вы отвратительны в своей похоти и грехе, профессор. Мужеложство — величайший грех. Вас поэтому извергли из сана? На что вы вообще можете надеяться? Отец Валуа знает о моих подозрениях. Вам не удастся скрыть правду. Меня станут искать…

— А вы измените свое мнение, голубчик, — профессор дрожащей рукой стал расстегивать на мне рубашку. — Я подарю вам величайший дар, что открыл… Забвение…

— Уберите руки, — прорычал я в отчаянии, яростно пытаясь порвать путы. — Я лучше умру, чем позволю… свершиться насилию над собой… Лучше смерть, слышите? Убирайтесь… Не смейте!

Я тщетно пытался отгородиться от отвратительного ощущения его дыхания на моей шее, скользнувшей к ремню руки… Господи Единый, спаси и помилуй… И, словно ответ на мои молитвы, раздалось негромкое покашливание Фарида. Профессор отстранился от меня, тяжело дыша.

— Лука, ты принес? — спросил он у слуги. Бледный Лука кивнул и приблизился, держа в руках небольшой кувшин. Профессор самодовольно хмыкнул, принимая его в руки, и обернулся ко мне.

— Насилие? Что вы, голубчик, какое насилие. Я же сказал, что подарю вам забвение. Я научился врачевать человеческие души по такому же принципу, что и обычные лекари врачуют тело. Попросту иссекая больной участок. И Святой Престол крайне заинтересован в моем методе. Этот напиток, — профессор любовно погладил бока глиняного кувшина, — даже малой его толики хватает для погружения разума в милость забвения. Забываются страхи и тревоги, остаются лишь самые светлые, детские воспоминания… Вы вновь станете ребенком, голубчик. Чистым наивным мальчиком. А я стану вашим отцом, наставником и возлюбленным… Вы будете счастливы, я обещаю…

Когда думаешь, что хуже уже быть не может, перед тобой кривой ухмылкой вдруг разверзается бездна, и ты понимаешь, что падению человеческого духа нет предела… Я похолодел от ужаса.

— Именно так вы излечивали своих пациентов? Погружая их в детство и… растлевая их разум и тело? Господи Единый, да вы безумец, ослепленный лишь похотью и самолюбованием! Вы…

Профессор больно ударил меня по лицу, разбив губу, и тут же испуганно кинулся вытирать кровь своим платком. Я с отчаянием понял, что веревка слишком крепкая…

— Голубчик, ну что же вы так? Зачем пытаетесь меня расстроить? Зачем делаете себе больно? Мы ведь все чего-то боимся… Разве не прекрасно раз и навсегда избавиться от всех страхов?

Я мотнул головой и сплюнул кровавую слюну на пол.

— Мне вас жаль, профессор.

— Лука, — подозвал Камилли слугу. — Взгляни на нашего гостя и напомни ему его страхи. Чтобы он понял, что пожалеть здесь надо его.

Лицо маленького человечка исказилось гримасой боли, но он послушно шагнул ко мне и взял мое лицо обеими руками, уставившись в глаза. Я попытался отстраниться, но в следующее мгновение меня накрыло.

Бессильное отчаяние и страх пятилетнего мальчишки… Ночное резкое пробуждение… Испуганное лицо отца, что прикладывает палец к губам и велит спрятаться на чердаке… И сидеть тихо, что бы ни случилось… Я слышу звуки короткой неравной схватки, звон клинков, потом крик матери, яростный рык отца, а следом тишина… Лишь приторно-сладкий запах свежей крови… вонь смерти и боли… Осознание, что родителей больше нет… Острое ощущение полного одиночества… Я не смог помешать… испугался… оказался слишкомслабым…

— Хватит, хватит! — профессор оттолкнул от меня Луку и принялся хлопать меня по щекам. Воздуха не хватало, я задыхался, захлебываясь в собственном страхе… Подкашивались колени, острый запах крови до сих пор чудился в воздухе.

— Вы забудете свои страхи, а с ними уйдет и боль, — прошептал мне профессор на ухо, успокаивающе гладя меня по плечу. Я прикрыл глаза, на секунду поддавшись соблазну действительно забыть все: и ужас убийства родителей на моих глазах, и бессилие противостоять смерти, когда у меня на руках умирала несчастная роженица в Асаде, и собственную слабость, когда я не смог подарить смерть своему другу, который превратился в пускающего слюни идиота от опиума, и даже смерть предводителя мятежников, что мучил и пытал меня… Он был всего лишь затравленным безумцем, потерявшим из-за безжалостной болезни свою семью и нашедшим отраду в страшной мести тому, кого считал виноватым. Мести Единому… А я так и не смог отпустить ему грехи перед смертью, не смог уговорить его раскаяться… Его заблудшая душа тоже на моей совести…

— Тебе не будет больно, я буду с тобой ласков, — продолжал шептать профессор, прижимаясь ко мне все крепче и покрывая поцелуями шею.

Я прикрыл на секунду глаза, вдруг вспомнив Лидию с ее навязчивыми домогательствами, и расхохотался. Профессор отпрянул от меня, недоуменно заглянув в глаза.

— Что же вы все ко мне пристали!.. Мне вас жаль, профессор, — сквозь смех выдавил я. — Право, жаль. Вы даже не представляете…

Головорез Лидии наверняка находился где-то поблизости. Как скоро он сообщит своей хозяйке? А если сам решит сюда сунуться? Фарид с легкостью расправился с тремя подготовленными братьями, справится и с ним. Больше меня искать никто не будет. По крайней мере, сегодня. А Лидия в лучшем случае станет искать меня завтра. Или вообще не станет. Я могу тянуть время, но едва ли профессор будет вести со мной богословский диспут всю ночь. Значит… Смерти я не боялся, а вот страшной участи стать безвольной игрушкой без памяти… Я не хочу, не хочу забывать отца Георга, что заменил мне отца; Эмиля, что подарил дружбу и защиту; Софи, ставшую почти сестрой; своих побратимов, деливших со мной тяжесть войны… Да я даже Лидию не хочу забывать… Я представил, как она расстроится, что профессор отобрал у нее любимую игрушку. Хотя нет, Лидия скорее разозлится. Сердце мучительно дрогнуло при мысли о ней.

— Вы даже не представляете, насколько сильной может быть вера. И моя вера сильнее вашего безумия и похоти. У вас ничего не получится, я ничего не забуду. Вам придется меня убить. И мне вас жаль, потому что вы даже не понимаете, что творите зло… прикрываясь благими намерениями…

— Знаете, что здесь? — профессор взболтал содержимое кувшина и приоткрыл крышку. Мне в нос ударил острый запах алкоголя, пряных трав и… опиума… Я тяжело сглотнул. Хватит ли у меня мужества откусить себе язык, чтобы покончить с собой? "Господи, молю тебя о смерти, не дай свершиться безумию…"