Ашира Хаан - Темная половина [СИ]

— Конечно. Каждый отрезок времени сравнивается с уже прожитым. И каждый раз это все меньшая часть опыта.

— Ага.

— Значит для тебя год должен казаться мгновением.

— Снова - схуяли? — если кто и умеет нежно материться, это Люций.

Он лег обратно, оперев голову на ладонь и продолжая играть с моими волосами. Я придвинулась поближе, обнимая его за спину.

— Я уже сказала! — в подтверждение я царапнула его ногтями по спине. Не вампирские когти, но главное — намерение.

— А почему ты думаешь, что я сравниваю отрезки времени? — он тоже царапнул мое плечо, вроде бы нежно, но на коже выступила цепочка алых капель.

— Э… — пока я думала, что ответить, он уже слизнул их, пробежавшись языком до шеи и неожиданно лизнув еще и в губы.

— Я ничего ни с чем не сравниваю.

— Я уверена, что это противоречит каким-нибудь принципам работы мозга. Ты бы не мог распознавать опасности и тому подобное, — формулировать мысли было все сложнее. Хитрая тварь.

— Я уверен, что магия вампиров противоречит каким-нибудь принципам физики. Но она есть, — мурлыкнул он и в подтверждение, видимо, прикусил клыками мою губу и присосался к ранке, погружая меня в знакомую эйфорию вамприрского поцелуя.

— И это тоже… — выдохнула я.

— А круглая Земля, извини, противоречила физике? В тот момент — еще как! — как будто он знает, о чем говорит, из первых рук.

— Нечестный ход…

— Нормальный, — Люций отодвинулся и продолжил разговор, о котором я уже почти жалела. — Я распознаю опасности, не сравнивая. Я чувствую каждого человека уникальным. Я не жажду классифицировать все сущее и пришпилить в гербарий. Я могу закрыть глаза и проспать тысячу лет, если сравню ее с прожитыми годами и просто решу, что у меня была легкая депрессия. Я могу прожить час жизни так, что каждая секунда будет оставлять огненный след в сердце. Почему ты считаешь нормальным, что я управляю своим телом так, как тебе не дано, но не могу управлять своим мозгом.

— А ты можешь?

— Я могу.

— И как ты хранишь воспоминания?

— Аккуратно упакованными в архив.

И вот главное, что я поняла, проснувшись на следующее утро одна в постели, совершенно не помня, как заснула и на каком моменте — что если вампир не хочет о чем-то говорить, то он об этом говорить не будет. Хоть минет ему делай, хоть кусай, хоть бей по голове.

Вообще-то меня больше интересовало, что там происходит в Москве, с Костиком и всей этой детективной интригой, чем экзистенциальные вопросы существования высшей нежити. Но разговор так незаметно утек к этим сравнениям и архивам, что мы проскочили даже не менее интересный вопрос возраста Люция. К которому я еще вернусь. Потому что одно дело — домогаться двухсотлетнего вампира, а двухтысячелетнего — совсем другое.

Даже неловко как-то думать о такой древности в эротическом смысле. Но немножко волнующе. Потому что, какой же у него тогда опыт?! На этом месте я мысленно застонала и уткнулась горящим лицом в подушку. Даже представлять… мучительно.

И предвкушать. Потому что, если дело так пойдет и дальше, это все я узнаю на практике. Я втянула воздух сквозь зубы и даже поджала пальцы на ногах, в такой жаркий узел скрутились от этой мысли все внутренности.

Что ж ты делаешь со мной, тварь белобрысая…

Я немножко подышала, чтобы не было так больно внизу живота и отправилась в ванну. Нет, не за холодным душем. За просто душем. Ну, просто. Душем. Девочки поймут.

Когда я выходила оттуда, завернувшись в полотенце, у меня немного дрожали ноги и кровь прилила к коже. Еще сильнее она прилила, когда я увидела расслабленно сидящего на кровати Люция с крайне ехидной ухмылкой на этих его безупречных губах. Правда я тут же перестала смущаться и паниковать и даже думать разные интересные вещи, когда увидела, что рубашка на нем располосована и поверх вчерашних кровавых пятен — явно свежие. А когда он пошевелился, под потемневшей от крови тканью мелькнул яркий на бледной кожи груди разрез. Да и сам Люций был намного бледнее вчерашнего.

Я была бесконечно далека от намерения бросаться к нему с воплями или заниматься каким-то лечением. Все-таки взрослый мальчик, лет пятьсот, а то и больше. Но неприятный холодок пробежал по позвоночнику и мучительно заныло под ребрами, там где у него была эта рана. Вот эмпатия иногда совсем не в тему.

А потом я поняла, что это не эмпатия. Потому что других ран я не видела, но холод в позвоночнике неприятно сконцентрировался под лопаткой с левой стороны и стал простреливать огненными импульсами в руку. Люций под моим взглядом поморщился, и я заодно ощутила острую жалость. Вместе с ватной серой тошнотой, которая накатывала на меня откуда-то сверху. И последней пришла жажда.

Ах, прекрасная Уля, блаженная жена Эша, все-таки ты меня обманула. Это совсем не похоже на голод во время диеты. И даже на обычную жажду. Возможно, это похоже на ломку, я не знаю, я не пробовала наркотики, но именно так представляла ее себе.

Когда такое ощущение, что все вены и артерии в теле вдруг пересохли, стали ломкими и слиплись. Они дергаются, стараясь пропихнуть сквозь себя несколько капель крови, но это так же мучительно, как глотать воспаленным горлом. Когда все мышцы болят как после десятикратно усиленной тренировки и гриппа одновременно. Когда внутри костей плещется расплавленный свинец. Когда все слизистые воспалились и пересохли одновременно. И очень хочется чего-то — но не понимаешь, чего. Не воды, не еды, не вина. Ничего из того, что можно представить — не хочешь, но все же желаешь нечто так сильно, что предложи кто-то обменять это на твои глаза — вырвешь и отдашь.

А я, в общем, довольно быстро для этого состояния поняла, кому оно принадлежит — слишком уж похожее выражение лица было у Люция. Похожее на меня, на то, что я чувствовала. И самые сильные спазмы — наши общие — он переживал, стискивая зубы и я видела это. Но ему были нужны не глаза. К счастью, я могла ему дать то, что избавит нас обоих от этих ощущений.

Я хотела сделать к нему шаг, но поняла, что не могу, что я упала на колени и не заметила, когда. Сил подняться не было, их не было даже на то, чтобы дышать. Оставалось только ползти. Полотенце страшно мешалось, но в этот момент было как-то все равно, соблюду ли я приличия, и я на них наплевала. Люций смотрел на меня равнодушным взглядом, почти никак не показывая тех мучений, лишь отблеск которых я получала через метку. Он даже улыбался. И когда я протянула к нему запястья, предлагая свою кровь — добровольно! — он просто отклонился и мотнул головой.

Вблизи, вплотную, ощущения превращались в неимоверно мучительные. Чем ближе я была к нему, тем хуже мне было, но желание избавиться от боли заставляло прижиматься к нему вплотную, так чтобы шея оказалась прямо у его клыков, чтобы он сделал это поскорее.