Кэтрин Ласки - Огненная королева [litres]

– Наверное, только ты.

– Что «только я»? – спросил он.

– Ты единственный замечал, что я ухожу. Похоже, остальные не знают. Как будто я оставляю за собой тень, которая просто живет дальше.

– Так было с твоей мамой. Но если по-настоящему любишь кого-то, как я любил твою маму, начинаешь чувствовать, когда его нет. И замечаешь, если имеешь дело просто с… фантомом, эхом человека.

– Все это так странно, папа. В моем мире, в моем веке, в двадцать первом, я могла бы погибнуть в автокатастрофе, как мама, или в какой-нибудь другой ужасной аварии. – В этот момент она подумала о Брианне в отделении интенсивной терапии, с аппаратом, который дышит за нее. – Или просто умереть от старости. Но здесь… здесь…

– Здесь ты можешь умереть очень молодой, привязанной к столбу в кипах хвороста, от огня факела.

– Мне нужно выбраться.

– И не оставляй здесь тень. Ты должна уйти навсегда, Роуз. Навсегда!

– Как?

– У меня есть план. Из Саутгемптона уходит корабль.

– Но Саутгемптон далеко отсюда.

– Мы уедем сегодня вечером. Не возвращайся во дворец. Я приеду на лошади и привезу еще одну, как только стемнеет. Встретимся на распутье Блэкхит-роуд. С левой стороны есть роща. Еще я привезу одежду, мужскую. И в путь. Он займет два дня.

– А Фрэнни?

– Фрэнни уже там.

– Но вдруг мое отсутствие заметят во дворце?

– Нет, Джейн тебя прикроет.

– Джейн?

– Джейн и Беттина.

– Но куда мы поедем?

– Через канал, во Францию.

– Во Францию?!

– Да, ко двору короля Генриха, но что важнее – ты будешь служить маленькой королеве.

– Маленькой королеве?

– Марии, королеве Шотландии, королеве без страны.

Этим затяжным июньским днем солнце долго не садилось. Сумерки не наступали еще два часа или около того. Отец сказал, что не придет до темноты. Роуз села под дубом – прямо под сердцем, вырезанным ее матерью, защитницей природы. Роуз хихикнула, когда вспомнила, как папа сказал «Гринпис». Как странно все это. Но сейчас под раскидистыми ветвями дуба она ощущала себя не только в безопасности, но и счастливой. Можно ли быть такой спокойной? « Ох, дайте мне мгновенье, всего мгновенье» , – подумала она, ведь это словно оба родителя сидят рядом, обнимая ее в тени листвы. Кажется, она задремала, и ей приснился сон. Кто-то боролся – боролся за каждый вздох. Затем она услышала смех, какой-то праздник – и тут же появился букет из воздушных шаров. «Я хочу вернуться… ненадолго» .

Она вернулась и снова стояла в оранжерее. Пересадыш вырос на три дюйма, и Роуз заметила, что на стебле образовались бутоны. Из прихожей доносились шумные, радостные восклицания. Она выбежала из оранжереи. Там стояли Сьюзан Голд, ее отец с женой Элеонорой, а Марисоль держала в руках букет из красных, белых и голубых шариков.

Сьюзан визжала:

– Документы прислали! Их прислали. Твоя бабушка теперь – официальный опекун Марисоль!

– А еще, – сказал Сэм Голд, – Марисоль сделала свой первый шаг к гражданству.

– И, – добавила Сьюзан, – кое-какие злые королевы по уши кое в чем.

Роуз бросилась к Марисоль и обняла ее. Правильнее сказать, подняла в воздух.

– Теперь, девочки, я отвезу вас в школу, – сказал отец Сьюзан.

– Подождите, – ответила Роуз и прикусила губу. – А как Брианна? Если бы не она…

– Мы еще не знаем, – ответил Сэм Голд. – Ее состояние до сих пор очень нестабильное.

– Так хочется сказать ей, что Марисоль ничего не грозит.

– Вряд ли это возможно, – вздохнула Сьюзан. – По крайней мере, сейчас.

Через двадцать минут Роуз и Сьюзан вместе с ее отцом вошли в кабинет мисс Фуэнтес. Мистер Росс стоял там с очень мрачным видом.

– Вот мы и встретились снова! – произнесла мисс Фуэнтес, бросая суровый взгляд на трех девушек: Кэрри, Лизу и Дженни, которые сидели на стульях у стены. – Я рассказывала девочкам о том, как приехала в эту страну еще ребенком, несовершеннолетней, без опеки взрослых. Не могу поверить, что вы втроем натворили. Вломились в мой кабинет и позвонили в миграционную службу, чтобы сообщить о Марисоль с моего телефона. Прежде всего, это взлом с проникновением.

– Это все Брианна придумала.

– Брианна придумала! – возмутилась Роуз. – Это абсолютная ложь. Брианна предупредила нас, что это сделала ты. Нет! Нет! НЕТ! Вы просто лгуньи. А теперь Брианна на грани смерти.

Роуз почувствовала руку на плече. Это был мистер Голд. Она замолчала.

Он подошел к девочкам.

– Кэрри, Лиза, Дженни, посмотрите на меня.

Девушки нерешительно перевели взгляд с пола на лицо Сэмюэля Голда: длинное, сероватого оттенка. Роуз показалось, что она никогда не видела такого сурового и серьезного лица, будто высеченного из гранита.

– Мы с мисс Фуэнтес обсудили соответствующие меры для такого поведения.

«Наказание , – подумала Роуз. – Почему бы так и не сказать?»

– Мы пришли к выводу, что каждый день после школы вы будете отчитываться перед миграционным судом. Там вас встретят наши лучшие юристы, поскольку они представляют интересы несовершеннолетних, которые либо приехали одни, либо были разлучены с родителями на границе. Первое на повестке сегодняшнего дня – дело Джульеты Ариз. Ей четыре года. Ее разлучили со старшим братом на границе. – Он сделал паузу, чтобы дать им осмыслить сказанное. – Ей четыре, и она войдет в зал суда в сопровождении одного лишь адвоката, с которым только что познакомилась. Этот адвокат – Луиза Райан, которая будет выступать в ее защиту. Маленькая Джульета не преступница. Она – ребенок, который приехал в эту страну, как и многие из нас, наши родители, прабабушки или прапрабабушки. И увидели слова на металлической табличке у статуи Свободы:

На комнату опустилась тишина, когда мистер Голд повернулся к Марисоль:

– Марисоль, добро пожаловать в Америку.

В тот вечер Марисоль помогала Роуз в оранжерее, после того как они закончили с домашним заданием.

– Нужно проредить этот львиный зев.

– Какое странное название для цветов.

– Думаю, оно староанглийское, – ответила Роуз.

Марисоль посмотрела на нее:

– Ты вернешься туда?

Они не говорили о путешествиях Роуз, ее миграции во времени, с того самого вечера, когда Роуз пыталась взять с собой Марисоль.

– Думаю, да… Там остались некоторые… некоторые незаконченные дела. Я ненадолго.

Марисоль наклонилась через поднос, на котором прореживала ростки: