Юлия Галанина - Княженика. Книга 1. Золото

По мне, так особой разницы вообще не было, княжич он или князь. Или маркиз, или граф, или барон. Я все равно не знаю, что круче. Но сразу припомнилось еще кое-что — вчера же Ярослав с гордостью сказал, мол, он убил кого-то.

То есть, я шагаю рядом с убийцей. А не только с оборотнем знатных кровей.

Странно, почему вот это меня не пугает?

Или пугает?

Успокоенный тем, что не упал в моих глазах, оказавшись простым княжичем, Ярослав снова обнял меня и прижал к себе еще крепче, чем делал до того.

Не пугает, поняла я.

Вот так, в обнимку, мы и ввалились в картинную галерею. Там нас встретил кружкой с пивом и рыбкой деревянный человек, росту — мне по пояс. Его вырезал Владимир Николаевич Каурцев, как и мою подвеску-шишку. Картинная галерея оказалась светлой и радостной, с картинами, моделями парусников, деревянными скульптурами. Уютной и гостеприимной.

— Какие краски яркие! — удивилась я.

— На севере Байкала воздух особенный, — объяснил Ярослав. — И солнце щедрое. Поэтому художники так любят здесь работать.

Я обошла зал кругом, а потом присела на скамеечку, наблюдая, как Ярослав в сувенирном отделе покупает небольшой пейзаж, написанный маслом: облачное небо над озером. И вдруг почувствовала, что как-то резко устала.

— Алиса, ты что расстроилась? — подошел с уже упакованным подарком Ярослав.

— Не ври мне больше, ладно? — жалобно попросила я.

— Хорошо, — серьезно сказал Ярослав. — Не сердись.

— Я не сержусь, просто мне плохо.

Ярослав сел рядом. Взял за руку.

— Знаешь, — задумчиво сказал он. — Ни в том времени, откуда я родом, ни в том времени, из которого мы сейчас — в общем, там совершенно немыслимо ходить юноше и девушке в обнимку на людях, как у вас принято. Здесь же никто не ужасается. И мне нравится, что можно тебя вот так взять и обнять. Но, с другой стороны, мне странно то, что юноша и девушка могут идти в обнимку — и это ничего не значит, люди останутся друг другу чужими. А для нас — так вести себя могут только очень близкие люди. Близкие — и никто другой.

Он поставил картину на пол, свободной рукой достал мобильник и вызвал такси.

— Ты умеешь пользоваться айфоном? — слабо удивилась я.

— И холодильником тоже, представь себе! — огрызнулся он.

— Не могу представить.

— А у меня твой номер есть! — похвастался Ярослав.

— Откуда?

— Сама догадайся.

— В школе узнал?

— Ага. Вставай, похоже, машина подошла.

И точно, Ярославу перезвонили, сообщили, что такси ждет.

Мы вышли наружу.

Неказистая, но бодрая машинка промчала нас по трассе Северобайкальск — Нижнеангарск, потом дальше. Перед Душкачаном свернула к дачам.

По лесной дороге поехали медленнее.

Вынырнули из леса на расчищенный участок, разделенный на дачи. Кругом высились домики. Иные — совсем как скворечники, а некоторые даже похожие на жилье. Слева возвышалась горная гряда, справа за деревьями виднелись разливы Кичеры. Я вспомнила, что дядя Гриша говорил, мол, в лесу около дач белые грибы встречаются.

Мы миновали садоводство и — как-то неожиданно — уперлись в высокую стену, сложенную из валунов. Высотой она была не меньше двух меня.

Такси высадило нас на заасфальтированной площадке перед стеной.

Я задрала голову, пытаясь разглядеть, что там, за ней.

— Впечатляет? — поинтересовался Ярослав, поудобнее перехватывая картину.

— Вспомнила мультик про Масленицу, — отозвалась я. — Колючей проволоки вам не хватает и вышки с немецким кобелем, наигрывающем на губной гармошке: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…»

— Камер слежения достаточно, — фыркнул Ярослав. — Они есть не просят.

Он взял меня за руку. Точнее, плотно обхватил запястье, словно наручник защелкнул.

— Сейчас ты попадешь в логово оборотней, — прорычал он. — Страшно?

— Да как тебе сказать… — протянула я голосом фрекен Бок из «Карлсона». — Безумно!

— Ну и правильно, — отозвался Ярослав. — Просто если я возьму тебя за руку по-другому, ты не сможешь увидеть то же, что и я.

Металлические, выкрашенные в черный цвет ворота распахнулись и мы вошли. Почудилось ли мне, или так было на самом деле — но на мгновение, на самой границе между створками ледяной воздух обжег лицо. Это было так быстро, да и Ярослав, отпустив мою руку, снова крепко меня обнял за плечи.

Похоже, внутри было куда больше места, чем казалось снаружи.

Сам дом был в отдалении. Нужно было пересечь небольшую, замощенную галечником площадь, которую привольно окружали хозяйственные постройки: огромный, похожий на старинную конюшню, гараж, длинное бревенчатое строение под раскидистой крышей, еще одно. Какие-то погреба, теплицы — по правую руку. Настоящая усадьба, а то и крепость, вот что это было. Сама площадь по периметру была украшена матовыми шарами фонарей.

Позади раздался скрип. Я оглянулась — привратник закрывал ворота. Причем самым что ни на есть дедовским способом: накладывая на кованые скобы толстый брус.

— А почему автоматические не сделали? — не выдержала я, хотя дала себе слово помалкивать в тряпочку и ничему вслух не удивляться.

— Чтобы их заклинило на здешнем морозе? — хмыкнул Ярослав. — В самое неподходящее время? Нет уж, пусть будет надежно. И проверено. Такое наше правило.

— Чье?

— Наше. Отца и мое. Пойдем.

Мы двинулись через площадь к главному дому. Он был одновременно и каменным, и деревянным. Нижний этаж выложили из камня на века, а сверху тепло светился янтарным светом бревенчатый второй. По обеим сторонам дома возвышались башенки, а последний этаж между ними был сплошь стеклянным, словно там притаилась галерея или обсерватория.

— Деревянные части изготовили на специальном заводе, — пояснил Ярослав, заметив мой интерес. — А потом, на месте, их нужно просто собрать. Поэтому быстро управились.

А я подумала, что, собственно говоря, моя, то есть папина избушка в Душкачане сделана по этой же технологии. Только не из нового материала, а из беэушного.

Мы поднялись на высокое крыльцо с навесом. Из него попали в просторную прихожую. Или, даже, наверное, не в прихожую, а в какой-нибудь вестибюль: там, в этой огромной комнате, кругом были картины и зеркала, и кованые фонарики с разноцветными стеклами.

В недрах дома кто-то весело и звонко распевал по-французски. Чуть ли не «Марсельезу», хотя точно сказать не могу.

Пение приближалось, потом стихло.

За отъезжающей в сторону панелью обнаружился шкаф для верхней одежды и обуви. Ярослав снял с меня папину летную куртку, а потом выудил с какой-то полки тапочки, точнее, замшевые туфельки-балетки, сплошь расшитые блестящими камушками.

— Померь, может быть, мамины ночные туфли тебе подойдут? — предложил он.

— А может, я босиком, а?