Иван Сирфидов - Поцелуй феи [СИ]

Платье продолжало блистать безупречной чистотой.

— Видишь, — со значением посмотрел на неё Рун. — Феи не мараются, бабуль. Некоторые. Лала не может замараться. Очень хочет помочь нам. Позволь ей.

— Ну хорошо, — согласилась старушка, пребывая в лёгкой растерянности. — Помогай мне полоть, дочка. Я буду подкапывать травку. А ты её выбирай с корешками, да в кучку складывай. Быстрее дело пойдёт.

Лала просияла обрадовано.

— Ну я пошёл тогда, — обернулся Рун к ней. — Дальше делать.

— Иди, мой хороший, — одарила она его нежной улыбкой.

Он не удержался от счастливой ответной улыбки. На душе ещё долго было очень тепло от этих её слов, от искренности заключённых в них её приязненных чувств к нему. Легче работалось. До него периодически доносились голоса Лалы и бабули. Они о чём-то переговаривались непринуждённо, иногда смеялись. Им было хорошо. И его это словно согревало. Рад был, что Лале хорошо. С Бабушкой. И с ним.

Время летит быстро, когда сердце увлечено приятными переживаниями. Рун вроде бы и оглянуться не успел, как уж и вечереть начало. Наступила предзакатная прохлада. Лала с бабушкой закончили трудиться, направились мимо него к избе.

— А мы пошли кушать готовить, — похвалилась Лала довольно, как только оказалось рядом. — Бабушка будет меня учить овощную похлёбку варить. Как здорово!

Её глазки восторженно сияли.

— Я ещё поработаю, — добродушно сказал Рун, улыбаясь. — Зовите, как сготовите. А то есть хочется. Страх как.

Лала подлетела к нему вплотную и стала буравить глазками загадочно. Он хотел было её обнять, но она увернулась со смехом:

— Нет, мой дорогой. Когда вернёшься, это будет тебе награда. Работай.

— Жестокая, — укорил её Рун с деланным огорчением.

— Я хорошая, — возразила она весело. — Чем сильнее будешь хотеть. Тем счастливее мы будем потом. Когда обнимемся. Мечтай пока об этом.

— Да только и мечтаю, — вздохнул он.

Лала рассмеялась тепло. И они с бабушкой отправились в избу. А Рун остался. Работал под угасающим вечерним небом и улыбался, вспоминая её радостное личико и её смех. И ему было светло-светло от этого внутри, словно в ясный полдень.

Наконец хлопотный день был закончен, и они все собрались за столом. На ужин у них была похлёбка, настоящая, густая, а не из кореньев и грибов, как в лесу, вдобавок с хлебом, что необычно для летнего времени в их семье. Но фее чего только не дарят, вот и хлеба преподнёс свежеиспечённого утром кто-то из соседей. Рун, отправив в рот первую ложку, изумлённо посмотрел на бабулю с Лалой.

— Вот это да! — произнёс он уважительно. — Это правда овощная похлёбка?

— Лала довольно кивнула.

— И даже без мяса, — поведала бабуля. — Лала мастерица. Что сделала, не ведаю. Только вкус стал… сама отродясь ничего подобного не едала.

— Ага! Без колдовства-то не обошлось тут явно! — восторжествовал Рун.

— А вот и нет! — озарилась улыбкой Лала.

— А вот и да, — возразил он. — Бабуль, она колдовала? На руках сияние появлялось?

— Бабушка Ида, мой строгий жених запрещает мне колдовать, — весело пожаловалась Лала. — Вы уж не выдавайте меня ему. А то он меня накажет. Жестоко.

— Так уж и жестоко? — усмехнулся Рун.

— Ну, может нежно, — ответствовала она с юмором. — Но жестоко.

Бабуля с некоторым недоумением смотрела на них обоих.

— Сиянья не видала, — заявила она.

— Вот спасибо, добрая бабушка! — порадовалась Лала, одарив Руна озорным взглядом.

— Чёрт! — притворно расстроился Рун. — Сговорились против меня?

— Ты кушай, кушай, милый, — ангельски невинно промолвила Лала. — Для тебя же старались. На риски шла великие. Всё для тебя.

— Ну спасибо! — искренне сказал он.

Перед Лалой стояла махонькая плошечка с похлёбкой. И даже ту она не осилила. А у Руна была большая тарелка, до краёв наполненная. И очень быстро пустела. Лала смотрела на процесс опустошения с радостным удивлением, как на диво дивное.

— Ох, и горазд же ты кушать, суженый мой, — улыбнулась она. — Всё не могу привыкнуть.

— Кто как работает, тот так и ест, — ответил он местной поговоркой.

— Значит я бездельница по-твоему? — немножко огорчилась Лала.

— Нет, ну что ты! — поспешил заверить её Рун мягко. — Даже с гусеницами только и то вон как помогла нам. Просто это про людей поговорка. К феям она не относится. Если бы я съел мало, это бы означало, плохо потрудился. Прости, любимая.

— Ну ладно, — проговорила Лала с довольным личиком.

Рун справился с остатками похлёбки. Бабушка тоже уж доедала. Крестьяне долго не рассиживаются за столом, когда не праздник и не гулянка.

— Спасибо, бабуля, Лала, — произнёс Рун благодарно. — Наелся! Знатно. Похлёбка… удивительная. Бабуль, пойду, Шашу с лужка домой приведу.

— Да я сама за ней схожу, сынок. Уж не бросай невесту-то, — добродушно молвила старушка. — Но вы тут не шалите без меня, дети.

Она поднялась из-за стола. Прибрала горшок с похлёбкой.

— Бабуль, — посмотрел на неё Рун.

— Что, внучок?

— Я сегодня ночью воду поношу. Хоть несколько часов. Ты не пугайся, коли шум услышишь на дворе, или дверь скрипнет, ладно? Это я буду.

— Хорошо, — кивнула она.

Она вышла. Рун встал. Лала буравила его глазками в ожидании.

— Где лучше? — улыбнулся он. — Здесь на лавочке? Или на улице на лавочке?

— Здесь, — ответствовала она сразу. — До улицы идти долго.

— Два шага всего, — усмехнулся он.

— Долго, — не согласилась Лала.

Рун сел на лавочку, Лала тут же подлетела к нему, прижалась.

— Наконец-то, — буркнула она обрадовано. — Ну что за мука такая! Только и думаю об этом. И о тебе.

— Несчастненькая моя фея, — ласково произнёс он.

— Счастливенькая, — вздохнула Лала. — Только проклятая. Глупое проклятие не даёт тебе меня полюбить. Не даёт мне наполниться. Поэтому всё время хочется. Глупое, глупое проклятье. Но я счастлива.

— Лала, — позвал он.

— Что, милый Рун?

— А если бы бабуля сказала, что видела сиянье, что тогда?

— Я бы сказала, что колдовала при ней, а не при тебе, и для неё, а не для тебя. Ты добрый, ты бы согласился, — поведала Лала простодушно.

— Пожалуй так, — задумавшись на мгновенье, признал Рун. — В смысле, согласился бы. Это действительно было не при мне, и формально можно утверждать, что для бабули. Но ты, моя невеста, не строй иллюзий на счёт моей доброты. Уж своего я не упущу, когда дашь повод неоспоримый.

Его шуточный тон оставлял ей надежду, что он всё же не всерьёз. Скорее просит не нарушать, чем угрожает наказаньем.

— Суров. Но справедлив, — промолвила Лала смиренно. И добавила с нежностью, — Мой рыцарь.

— Даже не пойму, ты посмеиваешься надо мной или подхваливаешь меня, — посетовал он весело.

— И то и другое, мой хороший, — разулыбалась Лала.