Ольга Озерцова - Веснянка

– Где же ты была? А я весь лес исходил, тебя ищучи.

– Ах, я примеряла сорочечку, – и вдруг она рассмеялась. – Да ты никак не замечаешь. Я сидела на иве и все наряжалась, наряжалась. Скоро праздник, нельзя же так, неприбранной.

Она тряхнула волосами. По лугу разлился тревожный, колдовской запах… И вдруг Ярилка увидел, что вся она в белых и желтых речных цветах. От ее движения длинный ворот рубахи раскрылся, и под ним мелькнуло светящееся тело, оплетенное водорослями и травами. Рубашка перехвачена, как поясом, каким-то стеблем. А сама она стала будто выше и величественней.

– Да ты как властительница вод.

Та вдруг снова рассмеялась:

– Пойдем купаться, не боишься, утащу в омут?

И бросилась в реку. Но пока он добежал, только увидел цветы и мелькание волос или водорослей над ними.

Шли дни. Ярилка часто приходил к ивам, но никого там не встречал. Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Он сидел на берегу и вспоминал, как накануне они с Ходотой подглядывали за девушками, которые ходили в рощу завивать венки на березах и звать русалок [39]. Веснянка, Малуша и другие девицы притянули и переплели нижние ветки берез с росистой травой, а верхние согнули в венки.

Потом распустили длинные рукава, медленно закружились в неведомом танце и запели. Вспомнив это, Ярилка задумчиво повторил их песню:

Тут он услышал ее смех. Она села на траву, и Ярилка вдруг неожиданно спросил:

– Скажи, а ты не можешь стать обычной земной девушкой?

Она снова рассмеялась:

– А зачем тебе земная девушка? Ты полюби земную тайну!

И подняла руку, провела ею по влажным листьям ивы, те в ответ зашелестели, забормотали.

– Мне хочется, чтобы ты пришла ко мне в дом. Твой смех мне снится. Чтобы каждый день знать, что ты не уйдешь, что ты рядом.

Русалочка сидела около Ярилки на густой траве, завернувшись в волосы, и сквозь мокрую рубашку белели ее руки и плечи. Тут, к его досаде, она снова вскочила.

– Но сядь рядом.

– Хорошо, только больно уж ты тяжелый, и все вы.

И она, наконец, опустилась на траву.

– Ну скажи, пожалуйста, неужели же ты не чувствуешь, что жизнь вся струится, меняется, как река, и бежит, – ее серебристый голосок стал низким. – Что ж вы, в самом деле не видите? Да смотри же ты!

И она с досадой выбежала на середину залитой лунным светом поляны, скинула рубашку, бросила ее на траву, взметнула вверх руки и вся устремилась ввысь.

– Ты можешь вот так? Месяц, месяц ясный, не скрывайся за тучей! Я сейчас схвачусь за лунные нити.

Она подняла вверх ладони, и в самом деле стал литься на нее тревожный свет, охватив все стройное тело и длинные, до земли, волосы.

– Смотри же ты, глупый! Земля моя, выпусти сестриц на волю. Не бойтесь. Все в тебе дышит и меняется, все хрупко, все живет.

Ярилка смотрел на нее, не отрываясь, и вдруг услышал кругом непонятный шорох, ветер зашевелился в траве и деревьях.

– Ну же, месяц, – она топнула ножкой и вдруг закружилась. Метались ее волосы, мелькали бледные руки, закачались ветви деревьев, словно завораживая, а из них раздался смех, доносились колдовские звуки, маячили чьи-то прекрасные тела. Но Ярилка видел только ее. Он побежал к ней. Она протянула к нему ладони, он ощутил их прохладу.

Она придвинулась близко-близко. И глаза, бесконечные, как омут… Потом вновь отдернула руки и побежала по траве, оставляя росистый след.

– Ну, догони!

Дерево вслед за ней склонилось. На нем раскачивалось что-то лохматое и темное, русалочка звала:

– Ах, дедушка, ты проснулся? Ио, ио, земля ожила.

Ярилка остановился. Ах да, русальная неделя, все из земли выходит.

– Иди к нам!

Он протянул к ней руки, опустился на траву.

– Что же ты от меня бегаешь?

В это время маленькое существо залезло к нему на колени, заглянуло детскими глазами в лицо и спрыгнуло.

– Ты-то, полевичка, что разгулялась? Иди на поле, без тебя ржи скучно.

Та улепетывала. Ярилка снова вскочил. Ветки дернулись, хлестнули по лицу.

– Чтоб тебя подняло и понесло на дерево!

Вот началось, повело.

Земля раскрывалась. Скоро и деревья начнут плясать. Пошло колдовство. Надо пойти предупредить Добриту, пора. Ох, разрази меня Перун, всякая сила вылезает.

Ну да, сейчас земля как разомкнется, разойдется, полезут травы да цветы, русалки будут свивать их, а кикиморы запляшут на болотах, начнут стучать, свистеть…

То-то по земле пойдет потеха…

Когда он вернулся, в селе все его слушали с радостью.

Бортята подмигнул старику:

– Пора, Добрита, травы собирать к Великому празднику.

Накануне Великого весеннего праздника старик вошел в лес. И засверкал весь мир подлунный такой несбыточной красой. Шел он, чтобы не спугнуть чуда, тихо и осторожно. Разные травы сплетались под ногами, как нити человеческих судеб. Кто знает, может, сама Мокошь переплетает и травы, как жизни. Вот золотистая трава зрелости, она прибавит настою пряную горечь. Голубой огонек фиалки, беспечный, как сама молодость, – старик набрал уже много растений в ту чашу, которую выпьют на весеннем празднике. Вдруг остановился и тревожно оглянулся… Лес был добрым. Не слышно было предостерегающих звериных голосов. И тогда он осторожно прошел несколько шагов вперед, поклонился земле, попросил у нее прощения и быстро и бережно стал разрывать ее мягкую черную грудь. Глаза и чувства не обманули его. Он выкопал тот корень и положил к другим травам.

Утром на вершину Ярилиной горки собрались и стар и мал. Бортник стремительно вошел в середину круга торжественно, в благоговейном молчании стоявших людей, на мгновение замер, держа в правой руке чашу, наполненную золотисто-крепким медом, и медленно пропел:

Пропев это, он схватил зубами чашу и, не касаясь ее руками, выпил мед, а пустую чашу перекинул через голову. Она со звоном покатилась по склону.

И вслед за ним все побежали к кадкам с медом, где парни разливали золотистый хмельной напиток, весело бегущий по жилам, чтобы как в деревьях бежит сок жизни, так и в людях бурлил он.

Ярилка хлопнул бортника по плечу:

– Молодец, ох и наварил меду!

– Тебе спасибо, что помог собрать росу медвяную, не пролить ни одной ее капли.

Селяне угощали друг друга, медленно разбредаясь по холму.

– Что ж, люди добрые, меда-то славно наварили.