Мадлен Миллер - Цирцея [litres]

Он кивнул, не размыкая бледных век.

– Поспи, – сказала я, коснувшись его щеки. – Тебе нужно.

– Не могу.

Я понимала. Он крепился, собирался с силами, чтобы вступить в схватку еще раз. Всю долгую ночь мы пролежали рядом, безмолвно бодрствуя. На заре я собственноручно помогла ему одеться. Накинула на плечи плащ и застегнула. Закрепила пояс, подала меч. Открыв входную дверь, мы обнаружили распростертого на каменных плитах Эльпенора. Он все-таки свалился с крыши. Мы глядели, застыв, на его синеющие губы, на уродливо вывернутую шею.

– Началось.

Мрачная обреченность звучала в голосе Одиссея. Я поняла, что он хочет сказать. Опять мойры надели на него ярмо.

– Я сохраню его до твоего возвращения. Сейчас на погребение времени нет.

Мы отнесли тело на кровать, завернули в простыню. Я дала им припасы в дорогу, овцу и барана для обряда. Корабль был уже готов, люди Одиссея давно его оснастили. И теперь, загрузив, столкнули на воду. Холодное море пенилось, брызги туманили воздух. Им придется сражаться за каждую милю, и к вечеру плечи их будут как тугие узлы. Мне бы дать им мазь на этот случай. Да поздно.

Я смотрела, как корабль с трудом перевалил за горизонт, потом вернулась в дом, развернула тело Эльпенора. Трупы я видела лишь однажды – те, что лежали изуродованными у меня на полу и людей ничем не напоминали. Я притронулась к его груди. Она была тверда и холодна. Я слышала, что смерть делает лица моложе, но Эльпенор часто смеялся, и теперь, без искры жизни, лицо его обмякло и сморщилось. Я омыла его, натерла маслами – аккуратно, словно он до сих пор мог чувствовать мои прикосновения. И все это время пела – с песней душе его будет не так одиноко ждать переправы через великую реку в подземный мир. Затем я вновь завернула его в саван, произнесла заклятие, предотвращающее тлен, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Листья на деревьях в саду, еще совсем свежие, поблескивали как клинки. Я разрыхлила пальцами землю. Подступает влажное лето, и скоро нужно подвязывать лозу. В прошлом году мне помогал Одиссей. Я тронула эту мысль будто синяк, проверяя, больно ли. Когда он уедет совсем, уподоблюсь ли я Ахиллу, оплакивавшему Патрокла, своего утраченного возлюбленного? Я попыталась вообразить, как бегаю взад-вперед по берегу, рву на себе волосы, бережно храню обрывок старого Одиссеева хитона. Кричу, что погибла часть моей души.

Я не могла такого представить. И, понимая это, испытывала боль иного рода. Но может, так суждено. В преданиях боги и смертные всегда расстаются скоро.

Ту ночь я провела на кухне, резала аконит. Одиссей уже, наверное, встретился с мертвыми. Когда он уходил, я сунула склянку ему в руку и попросила привезти мне крови из ямы, что он выроет. Тени напитают ее своим холодом, и мне хотелось ощутить их дух – потусторонний, пепельный. Теперь я жалела об этой просьбе. Так могли бы поступить Перс или Ээт, в чьих жилах лишь чародейство, но нет тепла.

Я работала тщательно, пальцы мои действовали безошибочно, чуткие ко всем ощущениям. Травы глядели на меня с полок. Ряды самых разных образцов, чью силу я собирала собственноручно. Мне нравилось видеть их в чашах и пузырьках: шалфей и роза, конская мята, цикорий, дикий лавр, моли, закупоренный в стекле. И наконец, так и оставшийся лежать в коробочке из кедра сильфий, перетертый с полынью, – зелье, которое я принимала каждый месяц с тех пор, как впервые легла с Гермесом. Каждый месяц, кроме последнего.

Мы с нимфами стояли на песке, наблюдая, как корабль выгребает к острову. До берега люди шли вброд молча. Согнувшиеся, словно камнями придавленные, ослабевшие, постаревшие. Я отыскала глазами Одиссея. Лицо его было мертвенно бледно, непроницаемо. Даже одежды людей поблекли, ткань вылиняла в серый. Они походили на рыб, заточенных под коркой льда.

Я вышла вперед и, осветив их взглядом, воскликнула:

– Приветствую! Приветствую вас вновь, люди с золотыми сердцами. Люди, что крепче дубов! Вы герои, достойные легенд. Вы повторили подвиг Геракла: увидели обитель смерти и выжили. Идемте! Вот расстелены для вас покрывала на мягкой траве. Вот еда и вино. Отдыхайте и поправляйтесь!

Они еле двигались, как старики, но все-таки сели. Блюда с жарким были уже наготове и темно-красное вино. Мы подавали и подливали, пока на их щеках не выступил румянец. Палящее солнце сжигало холодную смертную мглу.

Я увела Одиссея в ближайший лесок.

– Рассказывай.

– Они живы. Вот лучшее известие. Мой сын и жена живы. Отец тоже.

Но не мать.

Я ждала.

Он разглядывал свои изрубцованные колени.

– Там был Агамемнон. Когда он вернулся с войны, жена зарубила его в ванной, как быка, потому что завела любовника. Я видел Ахилла с Патроклом и Аякса с незаживающей раной, которую он сам себе нанес. Они завидовали, что я жив, но их сражения хотя бы позади.

– И твои останутся позади. Ты достигнешь Итаки. Я это видела.

– Достигну, но Тиресий сказал, что там я застану людей, осадивших мой дом. Подъевших мои припасы и посягнувших на мое место. Придется думать, как с ними расправиться. А потом смерть придет ко мне с моря, хоть я и буду ходить по земле. Любят боги загадки.

Ни о чем еще не говорил он с такой горечью.

– Нельзя об этом думать. Только измучаешься. Думай лучше о предстоящем пути, что приведет тебя домой, к жене и сыну.

– Мой путь… – сказал он мрачно. – Тиресий показал мне его. Я должен идти через Тринакрию.

Слово как стрела – поразило в самое сердце. Сколько лет уже не слышала я об этом острове? Воспоминание возникло передо мной: мои сияющие сестры, и Милочка, и Прелестница, и все остальные покачивались в золоченых сумерках, словно лилии на воде.

– Если не трону стадо, доберусь домой вместе со своими людьми. Но если хоть одной корове причиним мы вред, твой отец разгневается. Я еще много лет не увижу Итаку, а все мои люди погибнут.

– Так не останавливайся там. Даже на берег не сходи.

– Не остановлюсь.

Но мы оба знали: не так-то это просто. Мойры искушают и путают. Возводят преграды, чтоб загнать тебя в свои сети. Все для этого используют: ветры, течения, слабые людские сердца.

– Если сядете на мель, держитесь берега. Не ходите смотреть на стада. Не представляешь, в какой соблазн они могут вас, изголодавшихся, ввести. По сравнению с обычными коровами эти – что боги по сравнению с людьми.

– Я устою.

Не за его стойкость я опасалась. Но что проку говорить об этом, совой, возвещающей смерть, ухать над порогом? Он знает, каковы его люди. К тому же я задумалась о другом. Припоминала, как давным-давно Гермес рисовал мне морские пути. И мысленно их прослеживала. Если он пойдет мимо Тринакрии, то…

Я закрыла глаза. Опять боги наказывают. И его, и меня.