Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

Предел.

Эльга составила два букета — свой и мастера — вместе. Фаста, застывший на подоконнике, не был живым. Глиняный, бумажный, лиственный человечек. Фаста с лицом из двух разновеликих половинок подмигивал и раздвигал губы в улыбке. Смотришь в упор — не шевелится. Отворачиваешь голову, бросаешь взгляд искоса — уже не ты, а он изучает тебя.

Как так?

Эльга повела ладонью. Букет дышал в руку. Словно приоткрыли дверку, и легкая утренняя прохлада скользила между листьями, покалывая кожу.

Фаста смотрел насмешливо. Где, спрашиваешь, легкость? Она в твоей голове. И в твоих ногах. И повсюду.

Эльга вдруг обнаружила, что оставаясь на месте, неосязаемая, невесомая, как пушинка, приподнимается вверх, к потолку, а потом скользит еще выше, сквозь брус и доски, и комнату второго этажа, вдоль обмазанной глиной трубы под крышу и — ах! — вырывается в небо.

От высоты покалывало кончики пальцев. Но страшно совершенно не было, потому что и высота, и лавка ощущались одновременно.

Светлая синь распахнулась перед Эльгой во все стороны.

Город Гуммин остался внизу, представляя из себя серые, черные, желтые, светлые пятнышки крыш и прорехи улочек между ними. Скобкой вытянулся лекарский приход. Тонкой лентой разделил кварталы речной канал. Мгновение — и все это потерялось за облачным покровом, а вокруг заиграл, запел ветер.

Частицы воздуха закружили Эльгу, увлекая за собой. Выше, выше! Лети, девочка! Полыхнуло, рассыпалось сусальным золотом по покрову солнце.

— Эльга.

Эльга вздрогнула и стремительно вернулась с неба на лавку. Была ли там, вот вопрос. Пальцы вцепились в рамку — не оторвать.

— Садись к столу, — сказала Унисса.

— Да, мастер Мару.

Эльга оставила букет (жадные пальцы пришлось чуть ли не уговаривать) и пересела к тарелке, на которой дышал жаром кусок пирога.

— Горячий, — сказал Фаста, усаживаясь наискосок.

— Бери молоко, — сказала Унисса.

Эльга подтянула кружку.

— Мне тоже молока, если можно, — сказал Фаста. — В Гуммине хорошее молоко. А пиво как раз варят плохое.

Привстав, он приподнял кувшин и отхлебнул прямо из него.

— Ило, — с укоризной произнесла Унисса.

— Ой! — рассмеялся Фаста. — Проказничаю! А ты меня любишь! Любишь! Умница.

— Люблю, — сказала мастер.

— Представляешь? — обернулся к Эльге сумасшедший. — Кто я? Кто она? А человеку большего и не надо.

Он отхлебнул снова, поставил кувшин, но почему-то не сел.

— Иногда, — тихо сказал Фаста, — я вижу время после свой смерти. Это странное ощущение. Словно я пророс всюду и нахожусь везде. Словно глаза, как чирьи, выскочили по всему телу. Все чешется. — Он нахмурился и потянул носом. — А чем пахнет?

— Пирогом, — сказала Унисса.

— Да?

В этом возгласе было столько искреннего удивления, что Эльга рассмеялась.

— Это не смешно, — сказал Фаста. — Надо срочно что-то делать!

— Что? — спросила Эльга.

— Есть!

Фаста схватил свой кусок и умудрился целиком запихать его в рот. Щеки его округлились, по бороде проложил дорожку сладкий яблочный сироп.

— М-м-м, — замычал Фаста, тяжело ворочая челюстями.

— Не лопни! — фыркнула Унисса.

— Он видит будущее, — сказала Эльга. — Он уже не лопнул.

Фаста затрясся, беззвучно хохоча, и закивал.

Пирог был замечательный, вязкий и воздушный одновременно. Эльга кромсала его ложкой и глотала вместе с запахом. Очень хотелось взять его разламывающееся горячее тело руками, но она постеснялась. Яблочные дольки таяли во рту.

— Вкусно? — спросила Унисса.

— Очень!

Эльга языком слизнула каплю в уголке губы.

— Завтра набьешь по памяти.

— Ага. Яблоневый лист и медуница.

— И пшеничный колос, — сказала Унисса.

— А какая разница? — спросил Фаста, дожевав свой кусок.

Мастер, подавшись, толкнула его в плечо.

— Молчи уж!

— Молчу.

— Ешь!

Фаста округлил глаза.

— Еще?

Ах, это было незабываемо!

Эльга, смеясь, едва не клюнула носом остатки своего пирога. Кончик носа, кажется, даже сделался чуть-чуть влажным и сладким. Отпитое только что смешливое молоко тут же брызнуло через ноздри.

— Пыф-ф!

— Недурно.

Фаста, скосив глаз на Эльгу, глотнул из кувшина и, не выдержав, тоже прыснул с надутых щек. Белые молочные капли взлетели вверх и просыпались на него дождем.

— Вот вы свинтусы! — сказала Унисса, отодвигаясь от стола.

— Оно… само, — простонала Эльга.

С подбородка у нее капало.

— А то! — подтвердил Фаста, вытерев лицо рукавом. — Молоко коварно. Только наберешь в рот, оно — раз! — наружу.

Кивая, он заел свои слова новым куском пирога.

— Фа е фыфаве, — промычал он затем.

И это, видимо, означало: «так не выползет».

Заснула Эльга с ощущением праздника. Это ощущение, пахнущее сдобой, полное смеха, молока и разных глаз Илокея Фасты, поселилось где-то у сердца. Стоило его вспомнить, и перед внутренним взором возникали беленые стены дома мастера Криспа, учитель, марбетта, отодвинутая в угол, букеты повсюду и стол, накрытый скатертью.

Фаста все-таки был великим провидцем.

Когда на следующий день Эльга взялась набивать букет с пирогом, листья, выхватываемые пальцами, казалось, сами уже сочились праздником. Пшеничный колос, медуница, яблоня. Слой за слоем, лепесток ромашки — будто капля молока на оплывшей дольке.

Смешно.

Букет хотелось съесть. Целиком. Вместе с рамкой. Он дышал жаром и желанием. Унисса, посмотрев, сказала:

— Все, переходим к живому.

И лицо у нее сделалось такое, будто она еле сдерживается, чтобы не облизнуться.

— Молодец.

Эльга, конечно, расплакалась. Вопреки ожиданиям мастер не стала ее укорять. Видимо, повод был веский.

Зима выдалась малоснежной. Снег таился у ограды и — кучками, холмиками — лежал во дворе, среди коричневой травы. Длинной поперечной полосой его также намело на темную крышу лекарского прихода.

Выглянув однажды, Эльга удивилась — ей казалось, что вокруг все еще осень.

Удачные букеты занимали теперь целую стену комнаты на втором этаже — плошки, горшки, сыр, яблоки, плащи и окна.

Самые первые уже потихоньку меняли цвет и жухли.

Букет с пирогом Унисса повесила на кухне. Еще несколько творений ученицы удостоились почетных мест в углу большой комнаты.

Однажды им нанесла визит жена энгавра и унесла два букета. Один личный, сделанный мастером для детей. А второй — Эльгин, с аппетитным мясным окороком. Страшно подумать, но букет стоил дороже самого окорока.

Так у Эльги появились собственные деньги — десяток медных монеток.

Несколько раз они выходили на рынок, покупали продукты и вещи, холсты и рамы. Несмотря на то, что многие мужчины и женщины отстояли в очереди за работой мастера, люди все равно слегка сторонились Униссы. То ли из уважения, то ли побаивались.