Дмитрий Тихонов - Медианн №3, 2020

Он пробился через защиту и тщательно обнюхал смертных.

Отшатнулся.

Мужчина пах смертью, нехотя отпустившей его, но ее недавнее присутствие витало рядом. Но не это отвратило Айбарууха. Едкий запах желчи. так пахнет лишь злоба, разъедающее душу желание мести.

Плохой соус для трапезы.

Айбаруух фыркнул и кинулся прочь — во мрак подворотен. Где-то вдалеке появились кляксы зажженных факелов. Охотники. Многие братья Айбарууха погибли от огня охотников и не смогут вернуться в тени.

Никогда.

Пес кинулся на пятнышки света, язвочками разрастающиеся на черной коже ночи. Охотники… неплохая закуска, если быть осторожным.

— Доместико, — сказал Шавой, почувствовав на лице теплоту восходящего солнца. — Остановись. Расскажи мне, что видишь вокруг?

— Мастер Шавой, до самого горизонта одно сплошное болото.

— Это — черная пустошь.

Шавой нагнулся и взял в руку комочек торфа. Вспомнились слова старого трактирщика:

«Черная пустошь? Даже и не знаю, что и сказать-то… Гибель! Вот, пожалуй, самое подходящее слово для нее. В пустошь никто и никогда не отправляется по доброй воле. Все путники обходят ее стороной. Хочешь услышать что-то по существу? Изволь. Эта вересковая пустошь простирается вплоть до границы Северии. Вереск, пронизывающий ветер и торфяные болота — вот, пожалуй, наиболее точное описание. Не считая.»

Шавой сжал комок земли — струйка воды просочилась между пальцами.

— Земля очень рыхлая, много воды, — задумчиво произнес Шавой. — Но нам нужно идти.

— Конечно, мастер. Я не боюсь.

— Вот и славно. Тебе придется идти первым. Путь необходимо прокладывать по кочкам, около кустов и стволов деревьев. Шаг ставить мягко, без рывков и резких движений. Опаснее всего на болоте зарастающие водоемы, покрытые ярко-зеленой травой. Это топь. Она почти непроходима. Остерегайся ее. И описывай все, что покажется тебе важным.

Шавой привязал к ноге мальчика (чуть выше колена) веревку, концы которой закрепил у себя на поясе. «Так я буду знать, куда ты ступил», — пояснил оружейник.

Мальчик осознал, что теперь их жизни в его руках. Их будущее зависит от того, как он проявит себя. «Я справлюсь, — повторял он про себя. — Обязательно справлюсь».

— Нам пора, — сказал Шавой. — Вперед, мой мальчик.

Во время пути Шавой подсказывал Доместико, чего следует опасаться, а где, напротив, можно идти более уверенно:

— Доместико, если болото покрывают густые травы вперемешку с осокой, сплошные поросли мха, видны молодые деревья, то почва под твоими ногами будет тверда. Если среди мха попадаются частые лужицы застойной воды или растет пушица, нужно идти осторожнее. И главное, если увидишь камыш, сторонись его — потому как там нас ждет гибель.

Мальчик внимательно слушал оружейника, понимая, что от его собранности и внимательности зависит многое, если не все. Обдумывая каждый шаг, мысленно прокладывая будущий путь, он двигался вперед, не забывая помогать идти и мастеру Шавою.

Изредка делая короткие остановки — подкрепиться и утолить жажду, — они продвигались вглубь черной пустоши, оставляя позади отпечатки сапог. Каждый шаг давался с трудом — иначе тут не бывает. Наглец, вознамерившийся миновать пустошь вопреки труду опытного путника и предостережениям товарищей, навсегда оставался на дне зловонных болот.

Доместико обогнул покрытый густой пушицей буерак и, ускорив шаг, следуя наставлениям Шавоя, двинулся на северо-запад.

За последние дни он сильно привязался к оружейнику. Его мудрость, уверенность и спокойствие нравились мальчику. Мастер Шавой напоминал ему покойного отца. Те же крепкие мозолистые руки, сильный голос, умные… глаза. Доместико вспомнил глаза отца в последние мгновения жизни. Сжимавшую его ладонь слабеющую отцовскую руку. Морщинистый лоб, покрытый желтоватой испариной, худую впалую грудь, бледные немощные предплечья — как насмешка пожирающей его болезни. И лишь глаза, пусть и выцветшие и потускневшие, были такими же, как и всегда — умными, добрыми и заботливыми. Уходя, отец твердил лишь об одном:

«Прости, прости меня, сынок, что ухожу от тебя, не в силах выполнить обещание, данное твоей маме. Ты остаешься один, но знай, что в мыслях твоих мы всегда будем рядом, что бы ни случилось. Мы рядом, мы вместе, мы с тобой… Навсегда».

— Стой! — закричал Шавой. — Стой, Доместико!

Шавой медленно наклонился и надавил ладонью на землю.

— Что случилось, мастер Шавой? — испуганно спросил мальчик.

— Оглянись по сторонам, Доместико. Разве я не предупреждал тебя? Погляди внимательнее и скажи, что видишь.

Мальчик почувствовал, что совершил ошибку. Возможно, непоправимую ошибку. В голосе Шавоя отчетливо проскользнуло раздражение и злость.

Оружейник слышал, как шумели на холодном ветру камыши.

— Камыши! — потрясенно проговорил мальчик, отказываясь верить собственным глазам. Их сплошные заросли полукругом преграждали путь. — Они повсюду.

«Солнце склоняется к закату», — подумал Шавой. На ум снова пришли слова трактирщика: «Нечто властвует во мгле черной пустоши. Нечто поджидает несчастных, погрузившись в зловонные проплешины болотистой топи. И стоит путнику оступиться, как хозяева болот накинутся на него. И спасти можно лишь то, что осталось на поверхности. Хотя иногда… лучше не спасать. Обезумевшие от боли бедняги с откушенными ногами. В молодости мне довелось видеть подобное. Вытягивал одного. он орал и кашлял кровью и… был таким легким. Бедолагу обглодали практически до ребер, но он все кричал и кричал.»

До слуха оружейника долетали сбивчивые слова мальчика:

— Простите, мастер Шавой! Я виноват, простите меня!

«Спеша назад, мы лишь затрудним путь. И ничего не выиграем, нам все равно не успеть до захода солнца. Придется заночевать в черной пустоши».

— Успокойся, Доместико. Мы переночуем здесь. А завтра на рассвете, — голос Шавоя дрогнул, — отправимся в дорогу. Нужно подготовить место для ночлега.

Ветер раздувал ночной костер, потрескивали сухие ветки, искры вырывались из пылающего нутра в холодный воздух.

Мальчик, накрывшись шерстяным покрывалом, сидел у костра и вглядывался в танцующее пламя. Шавой сидел чуть поодаль. Он закатал рукав и исследовал пальцами выкидной клинок: каждую трещинку, скол, выбоину. Будто лицо старого друга, морщины которого углубляло время. Стопор фиксировал готовую к молниеносному раскрытию пружину. Оружейник протер клинок холщовой тряпкой, слегка пропитанной вареным маслом, потом вытер его насухо куском сукна. Те же операции он проделал с коротким мечом, который носил на бедре. Спрятанный за пазухой пистолет трогать не стал — слишком большая влажность. Нельзя, чтобы отсырел порох.