Дмитрий Тихонов - Медианн №3, 2020

— А как думаешь?

— Чтобы меня трогать? — равнодушно ответила девочка. Она вопросительно посмотрела на старика, мол, угадала или нет?

— Нет, — поморщился Черный.

Последнее слово было настолько же чуждым, насколько обыденно Ксиня его произнесла. Словно грязь на белоснежной карете.

— Тебя часто… трогали?

— Часто, — пожала плечами Ксинья, — в первый раз было больно, во второй неприятно, а следующие. были следующими. Елена Ивановна часто проигрывала меня в карты, а потом тайком отвозила друзьям на ночь. Елена Ивановна — моя мачеха.

— Да мне плевать, — грубо ответил старик.

Ксиня умолкла, водя пальцами по столу.

— Ты тут для того, чтобы умереть, — сказал Черный. Он ждал, что Ксиня заплачет, но она. просто кивнула.

— Ясно.

— Ты что, не расслышала? Ты скоро умрешь.

— Я поняла, — она посмотрела на Черного и с вызовом ответила, — я хорошо слышу! Будете бить?

— Зачем? — удивился Черный.

— Чтобы получить удовольствие, — Ксиня вздохнула, — люди часто получают удовольствие, когда мучают других. Я знаю.

Она задрала рукав грязного платья и показала несколько свежих шрамов.

— У мачехи очень жестокие и злые друзья. И они хорошо играют в карты, — зачем-то пояснила Ксинья. — Уже не болит, но неудобно, когда отвожу руку в сторону. Извините, вам, наверное, плевать.

Она вновь умолкла. Черный был немного сбит с толку, поэтому решил перевести разговор.

— Ты накормила Шестиглазого? — он указал наверх, где паук закутывал в кокон то, что осталось от лягушонка. — Зачем?

— Мне показалось, что он голоден, — тихо ответила Ксиня.

— А лягушонка тебе не жалко?

— Жалко. Но он сам виноват.

— А ты?

— Я? — она задумалась. — Я тоже виновата. Но паук был голоден. Он один, а лягушек на улице еще много.

— Почему же ты решила, что он один?

— Не знаю, просто решила. Я таких пауков, как он, никогда не видела, вот и решила.

Было в словах девочки что-то любопытное. Никогда еще Черный не слышал ничего подобного. Обычно, стоило кому-то сказать, что он умрет, как начинались сопли и слезы.

— Спать будешь на полу! — Черный поднялся. — Бежать не советую — хуже будет.

— Мне некуда бежать, — прошептала Ксиня.

Он омывал младенца, натирал волшебной глиной и травами, шептал древние слова, чтобы предотвратить разложение. Девочка не выходила у Черного из головы. Почему снова и снова перед глазами всплывали уродливые шрамы? Ксиня — цена, которую платят за возвращение. Кровь за кровь, душа за душу. Подношение Повелителю. За сотню лет таких было много.

Черный погрузил тело младенца в корыто с жижей, резко отдающей болотной гнилью. Надо бы приготовить ужин и добыть мертвечины — оставалось три дня до полнолуния. Через три дня младенец вернется. Нужно начинать обряд.

Он готовил отвар. Зачем? Девчонка скоро умрет, так какая разница? Ты понимаешь это?

Черный стиснул зубы, но не смог заставить себя прекратить. Почему она тебя так волнует? Потому что она первая, кто не стал плакать? Потому что она единственная, кто мечтает о смерти? Какая разница — как ей умирать? Остановись!

Ксиня сидела в углу, подтянув ноги к груди. Она смотрела куда-то вдаль, напоминая неживую вещь старого дома: стулья, столы, образы нечестивых в углу, полки с глиняными горшочками, книги в шкафу…

— Эй, — окрикнул старик и с шумом поставил на стол деревянную миску с булькающим отваром, — на вот. помажь свои шрамы.

Не дожидаясь ответа, он заковылял в дальнюю комнату. Девочка поднялась и подошла к миске. Отвар отдавал тухлыми яйцами и болотной тиной, а еще немного сыростью и грибами. Ксиня опустила указательный палец — вязкая субстанция едва стекала — поднесла к носу, понюхала, затем осторожно лизнула. По языку растекся непривычный вкус — кислый и тошнотворно-противный. Ксиня сбросила платье. Вязкий отвар покрыл выпуклые шрамы, словно вторая кожа.

Черный притаился за дверью и наблюдал за Ксиней. Когда девочка полностью обнажилась, глаза старика на секунду блеснули желтым светом. То была не ненавистная ему похоть, а первые признаки гнева. Спина, живот, грудь и бедра девочки покрывали жуткие шрамы. Некоторые были старыми, другие совсем свежие. Особенно пострадали ягодицы и колени. Словно кто-то направил всю свою волю на то, чтобы причинить максимум боли.

Ксиня зажмурилась и вылила остатки отвара на голову. Затем кое-как влезла в платье и снова села в углу. Да уж, похоже, что смертью ее и правда не напугать. Возможно, при других обстоятельствах… опомнись старик! Она умрет через три дня!

Черный вернулся в комнату и вытащил из погреба мертвого зайца. Освежевал его и вывалил внутренности в миску. Жертва должна быть наполнена мертвечиной.

— Ешь, — приказал старик, поставив на стол миску с требухой.

Ксиня вытерла руки о платье и коснулась «угощения». Блюдо чуть заколыхалось, одна из кишок сползла, почти вывалившись на стол. Миска была слишком маленькой, чтобы уместить внутренности.

«Не хватало еще, чтобы вырвало», — пронеслось в голове у Черного. Он сохранял невозмутимое выражение.

Жертва осторожно сжала пальцами кишку и поднесла ко рту. Нестерпимый запах ударил в ноздри, Ксиня поморщилась. Затем зажмурилась и смело откусила кусок. Черный придвинулся ближе. Ему почему-то стало интересно — выдержит девчонка испытание или нет? Но Ксиня мужественно прожевала тухлятину, проглотила, затем откусила еще кусочек. Она давилась, но съела, по меньшей мере, половину, прежде чем остановилась, переводя дух. Глаза слезились, а на губах виднелась кровь вперемешку с остатками заячьего дерьма.

— Не нравится? — поинтересовался Черный.

— Нет, — она подавила кашель и поинтересовалась: — Я должна все съесть?

— Да.

Она кивнула, глубоко вдохнула и потянулась за добавкой, но старик остановил ее.

— Я пошутил, — его губы растянулись, обнажая острые желтые зубы.

Ксиня даже не улыбнулась. Она замерла, ожидая следующего приказа. Черный выбросил все, что осталось от зайца за дверь и вернулся в погреб. Вскоре он принес немного маринованных грибов и зажаренную ворону.

— Ну что, это лучше?

— Да, спасибо.

Черный лежал на покрытом листьями тюфяке и думал об ужине. Он бы накормил жертву в любом случае, иначе бы она не перенесла ритуал. Старик думал о том, как накормил Ксиню. Хватило бы засушенных корений или вяленого мяса или… да чего угодно, даже той же требухи. Зачем было давать любимые грибы или жарить птицу?

Старик поднялся и вытащил из кармана мелкие косточки. Бросил их. Задумался. Бросил еще раз. Расклад выпал неопределенный. Конечно, будущее точно знать невозможно, но. тут уж совсем размыто.

Ксиня ворочалась на полу. Было неудобно на жестких досках, но за свою жизнь она терпела и не такое.