Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

Виски сдавило, сердце заколотилось под самым горлом, но в остальном было вполне терпимо. Терпимо, да только без толку. Джон, морщась, пытался разобрать хоть одну связную мысль, однако перед ним был сплошной чёрный шквал. Кромешный ужас, неизбывное горе — будто в мучениях умирает кто-то близкий, без кого нельзя больше жить самому, будто всё, что было хорошего, светлого и доброго, закончилось навсегда, и отныне, до самой смерти будет только боль, и ничего, кроме боли… И за всё это Олмонд был в ответе. Он оказался сам себе и жестоким судьей, и палачом. Вереницей неслись перед мысленным взором Джона искажённые мокрые лица, распластанные, изуродованные тела, звучали крики, звенела кровавая сталь. Над этим клубилось что-то тёмное, огромное, как грозовая туча, но совершенно неясное. Больше образов не было: Джон прижимал ладонь к липкой коже Олмонда, но ничего не мог распознать. Наконец, он отнял руку и выругался.

— Ну? — спросила Джил.

— Эмоции только смог прочесть, — проворчал Джон. — Он… раскаивается.

— Да ладно? — удивилась Джил. — В чём он там раскаивается, интересно?

Джон пожал плечами:

— Убивал. Пытал. Поклонялся здоровенному кальмару. Мало ли что ещё делал. Я так понимаю, у него всю жизнь от валлитинара совесть была выключена. Теперь вон… навёрстывает.

Олмонд ревел в три ручья. Джил смотрела на него, посверкивая глазами, и кусала губы.

— Ещё подождём, — решил Джон.

Не ответив, Джил обхватила себя руками и покачалась с пяток на носки. Яростно почесала макушку. Прошлась взад-вперед, хрустя каменной крошкой, усыпавшей пол. Потом русалка сделала нечто, ошеломившее Репейника: подошла к Олмонду, села рядом, обхватила его голову руками и прижала к груди.

— Ну-ну-ну, — забормотала она, — уже всё, всё… Ну, будет… Большой мальчик, а расклеился… Тихо, тихо…

Джон, обалдев, наблюдал, как Олмонд рыдает в объятиях Джил, размазывая по её рединготу сопли и кровь.

— Ты по кому плачешь? — спросила Джил, заглядывая в лицо Олмонду. — По ним, да?

— Да-а, — всхлипнул тот. — По все-ем…

— Ты их убил, да?

— У-у-би-ил, — задергался Олмонд. — А-а-а…

— Теперь жалко?

— Да-а!

— Не знаешь, что делать?

— Да-а-а!!

— Да, — пропела Джил, гладя Олмонда по голове, — Да, да… Скажи, а… если бы можно было все исправить — исправил бы?

Олмонд ничего не ответил, только зашелся безобразным плачем.

— Вот и славно, — продолжала русалка, — вот и молодец. Еще можно исправить. Еще можно, можно…

Олмонд, сопя, глянул на неё. Лицо у него блестело от слёз. Джил нагнулась к нему и прошептала:

— Сожгу эти ваши машины. Дотла. И все кончится. Как не было. Не будет больше зелья. Никого не убьют.

Олмонд страдальчески оскалился:

— Тран-ка Тарвем…

— Сдохнет, — убежденно сказала Джил. — Обещаю. И никому ничего. Никогда.

Олмонд глядел на неё, напрягшись всем телом, глядел долго, а Джил, не отводя слабо светящихся глаз, смотрела на Олмонда в ответ. Наконец, па-лотрашти часто закивал и быстро, словно боясь, что передумает и не успеет сказать всего, проговорил:

— Копейная улица, идёшь до конца. Потом пустырь, по нему дорожка. Мы ездили, но пройти можно пешком, там пара лидов, недалеко. Дальше сарай стоит, в сарай войдёшь, ищи подвал. В подвале — машины. Нынче ночью все там будут. Жертва будет. Можно всех… — он не закончил и обмяк, уткнувшись лицом в грудь русалки. Та погладила его по слипшимся в колтун волосам и кивнула:

— Молодец.

Олмонд прерывисто задышал, простонал — тяжко, в нос — и невнятно сказал:

— Каере. Каере ме… Унна, каере…

Джил продолжала гладить его по голове. Огонек светильника трепетал, бросая тени на её лицо. Джон переступил с ноги на ногу.

— Каере , — всхлипнул Олмонд.

— Ладно, — сказала Джил. — Ладно.

Одна её рука скользнула Олмонду на затылок, другая легла под челюсть. Джил резко повела плечами. Послышался глухой хруст. Па-лотрашти обмяк, только пальцы мелко-мелко задергались — и перестали. Джил встала.

— Вон, значит, как, — сказала она тихо.

— Чего? — спросил Джон.

Джил покачала головой:

— Они — такие же, как мы. Были раньше. Когда-то. Просто это зелье… Оно их изменило. Понимаешь?

Джон кивнул, глядя на труп Олмонда. Мертвец сидел, привязанный к колонне, свесив голову на плечо. Джил медленно вздохнула, нагнулась и принялась развязывать верёвку, стягивавшую тело. Репейник наблюдал, как она возится с узлами — Олмонд, силясь освободиться, туго их затянул, и Джил шипела под нос, ломая ногти. Когда очередной узел поддавался, русалка дёргала веревку, выпрастывая её из-под трупа, и Олмонд подёргивался в ответ, словно оживая на миг. Джон — в который раз — отстраненно подумал, как всё-таки мертвец похож на живого, уснувшего человека, словно от жизни его отделяет какая-то несущественная мелочь, и мёртвый вот-вот встанет, будет снова ходить, дышать, говорить…

Джил, наконец, справилась с верёвкой, Олмонд покачнулся и завалился набок. Русалка принялась копаться в замке наручников. Джон не торопил, понимая — ей так надо. Жизнь Олмонда словно разделилась на две донельзя неравные части: в первой, длинной жизни он, опьянённый валлитинаром, убивал и мучил людей, а во второй — сегодня вечером — лицом к лицу встретил всё то, что совершил раньше. Нечто вроде этого случилось и с Джил: прежде — русалка, «монстра», чудовище, сейчас — обычная с виду девушка. Она понимала, что чувствовал Олмонд. Потому-то Джил нашла силы пожалеть Олмонда, потому-то и убила, оборвав муки. Потому-то сейчас не могла оставить его тело опутанным верёвкой и со скованными руками.

Ну, подумал Джон, а может, на самом деле всё вовсе не так сложно. Наручники нам и впрямь могут пригодиться, да и верёвка тоже. Олмонда Джил приголубила только для того, чтобы заставить расколоться, играла в «хорошего сыщика». И убила не из жалости, а наоборот, потому что с самого начала собиралась, и как раз подвернулся случай. Может, те слова, которые твердил па-лотрашти — «каере ме, каере» — были не мольбой о смерти, а, скажем, просьбой развязать и отпустить. Впрочем, теперь уже неважно… Раздался стальной щелчок, Джил выпрямилась, пряча наручники в карман.

— Совесть выключена, говоришь, — пробормотала она. — Вот и ты такой будешь.

Джон повел подбородком:

— Не понял?

— Да всё ты понял, — с внезапным раздражением сказала русалка. — Думаешь чистеньким остаться. Как всегда. Мол, я не у дел, моя хата с краю. Все — сами по себе, я — сам по себе…

— Слушай, Джил, — начал Джон.

— Херня это, — перебила Джил. — Вот увидишь. Лет через пять. Когда все вокруг счастливые будут ходить. Каждый счастливым станет. Проснулся — счастье. Заснул — счастье. Пожрал, посрал — счастье, человека убил — счастье. И лыбятся все. А ты — один, среди них. Счастливцев. Да не выдержишь ты. Сам за валлитинаром придешь, еще добавки попросишь.