Анатолий Герасименко - Огонь сильнее мрака [СИ]

Он был очень горд собой.

— Какие грёзы?! — с яростью закричал Джон. — Какие ещё грёзы, падла ты глазастая?

— Видения, — объяснил Прогма. — Бред.

— Так, — прохрипел Джон, — значит, ты думаешь, всё, что я делал — бред и видения?

— А кто его знает, — задумчиво сказал кунтарг. — Смерть — она у всех своя, знаешь ли. Единых законов нет.

Джон попытался нащупать пульс на шее. Как назло, пальцы онемели от холода, и шея тоже была ледяной, так что пульс найти никак не удавалось. Приложив руку к груди, он тоже ничего не ощутил. Стало тоскливо.

— Впрочем, — добавил Прогма уже не так бодро, — не исключено, что это я умер, а ты — моё видение. Может, я сейчас на самом деле не стою тут с тобой, а перевариваюсь внутри песчаного винограда…

Он вздрогнул, оглянулся и посмотрел на поверженный куст. Щупальца — целое и обрубок — безвольно высовывались из растерзанной пулями пасти.

— Нет! — весело заключил Прогма. — Очевидно, что я жив.

Кунтарги славились абсолютным пренебрежением к людским чувствам.

— Может, это все-таки телепорт? — слабым голосом спросил Репейник. — У меня с собой телепорты были… Вдруг меня сюда забросило?

Прогма вытаращил все шесть глаз.

— Да ты что, парень! — воскликнул он. — Это ж загробный мир! Какой телепорт? На что ему наводиться?

Он вдруг замолк, почесал косматый затылок и смущенно произнес:

— Того… Мне, конечно, очень жаль.

Джон дернул головой. «Убил, — думал он, — убил, убил. Зачем я только пошёл в этот переулок. Зачем подписался на это расследование. Зачем…»

— Теперь-то что делать? — вырвалось у него.

Прогма задумчиво пожал плечами.

— Вообще-то, ты здесь ненадолго, — сообщил он. — Скоро перейдёшь в следующее состояние.

— Какое? — быстро спросил Джон.

— Понятия не имею, — признался кунтарг. — Знаю только, что вы здесь не задерживаетесь.

— И что делать-то мне? — повторил Джон, окончательно теряя надежду.

Прогма развел руками.

— Ждать, — сказал он, как показалось Джону, виновато. Репейник обхватил себя руками и застыл, еле-еле покачиваясь. Страх и гнев проходили, уступая место странному чувству покорности. Словно всё стало так, как должно было быть с самого начала. От рождения Джон шёл к этому моменту, и вот теперь, хотел он того или нет, момент настал. Накатила сонливость, по мышцам разошлось тепло. «Ну и ладно, — вдруг подумал Джон, — ладно. Чему быть — того не миновать. Вот и не миновал… Минул…Хрен с ним. Да, кончилась жизнь. Бывает, в самом деле. Зато теперь хоть голова болеть не будет». Он лег на спину и закрыл глаза. Умирать так умирать. Надо бы напоследок подумать о чём-нибудь хорошем…

— Ты чего? — забеспокоился Прогма.

— Умираю вот, — буркнул Джон. — Уже умер почти.

Ничего хорошего не вспоминалось. Разве что вспомнилась Джил: привиделась ясно, как наяву.

— Ну, — растерянно сказал Прогма, — тогда не знаю… Удачи. Там, потом.

— Угу, — промычал Джон. «Какая может быть удача, если уже мёртв? — вяло подумал он. — И что значит потом? Вот оно, это потом. Наступило. Ничего особенного…» Он позволил мыслям течь туда, куда они сами направлялись, но мысли никуда не текли, а оставались возле Джил, настойчиво рисуя облик девушки: черные с прозеленью волосы до плеч, глаза с кошачьим блеском, узкие бедра, бледные губы, всегда готовые сложиться в горькую усмешку. Так продолжалось много времени — Джон не знал, сколько именно, но казалось, что лежит он очень долго, сутки или около того. Репейник решил уже, что началась та самая вечность, которую боги обещали людям после смерти. Но это была не вечность. Внезапно и резко закружилась голова, а тело стало легким, словно облако. «Правда умираю», — понял он. Накатил дикий, животный страх, и с ним — такое же дикое желание жить. Он рванулся, не почувствовал тела, рванулся ещё сильней, открыл рот, чтобы закричать — но крик не вышел, потому что не было больше ни легких, ни рта, ни гортани. Да и самого Джона Репейника больше не было. Оставался только некто, наблюдавший перед внутренним взором девушку с желтыми, как морской янтарь, глазами. Этот некто начал падать сквозь бескрайнюю темноту.

Как ни странно, Джил никуда не пропадала, словно падала вместе с ним. Она была очень сердита. Она кричала на того, кто раньше был Джоном, звала и чего-то требовала. Тот, кто раньше был Джоном, хотел сказать ей — уйди, не мешай, что тебе мертвецы, у нас здесь все по-своему… но говорить было некому. Тогда тот, кто раньше был Джоном, разозлился на Джил. Злость придала сил, он копил злость и силы, чтобы прогнать надоевшую девчонку. Накопив достаточно, со всей мочи грозно заорал, но она не отстала, и тогда он принялся толкать её, а Джил стала бить его по лицу — по лицу Джона. Джон хотел отвернуться, защитить глаза и щёки, но это никак не удавалось, и тут бескрайняя темнота вдруг рассеялась. Репейник ощутил, что лежит. Кто-то действительно отвешивал ему оплеухи. Пахло чем-то знакомым, почти родным, но запах вызывал смутную тоску. Щёки горели от шлепков, голова моталась. «Ум-мф!» — сказал Джон. Тьма отступила окончательно. Первое, что он увидел, была занесенная для удара рука. Он машинально дёрнулся, силясь перехватить эту руку, но ничего не вышло: всё было как чужое, суставы будто заржавели, а мускулы стали безвольным тряпьём. Он стерпел еще несколько ударов и рассмотрел в вышине потолок — плохо выбеленный, с давно знакомой трещиной — а на фоне потолка увидел лицо.

— Х-хватит, — выдохнул он хрипло.

— Наконец-то, — сказала Джил. — Очухался.

Она опустила руку, занесённую для очередного удара, и села рядом с Джоном. Оказывается, они были у Репейника дома, в гостиной. Джон собрался с силами и принял условно-сидячее положение. Его мутило; сердце, казалось, пульсировало в самом горле, а всё тело болело так, будто Джона пропустили через мясорубку. Но он был жив. Совершенно определенно жив: мёртвому так плохо быть не могло. Он задышал медленно, животом вбирая воздух. Через минуту стало легче. Джил глядела на него, широко раскрыв глаза. Как всегда, на свету они были неотличимы от обычных человеческих.

— Нормально всё? — спросила она. Джон повел рукой, показывая, что, мол, да, нормально. Джил покачала головой.

— Ты зелёный, — сообщила она. — Как лягушка. На, попей.

Она взяла со столика длинный стакан, полный мутной жидкости. На дне стакана болтался магический оберег. Джон, давясь, выпил (вкус был жуткий, что-то среднее между прокисшим пивом и прокисшим же молоком), выплюнул оберег и рухнул на подушку. Джил набросила ему на ноги плед. Она была в домашнем: оставила пару старых платьев, когда съезжала, а Джон не стал выбрасывать. Одно из тех платьев было сейчас на ней. Сам Репейник был раздет до белья.

— Лучше? — спросила Джил.