Ирина Богатырева - Белая Согра [litres]

– Чего? – долетает откуда-то из недр столовой, и Жу узнаёт голос – Тётьсвета.

– Тут пришли к ей, что сказать-то?

Дверь в столовское святилище – кухню – в противоположной стороне зала. Алтарь оформлен в виде окна раздачи. Оно закрыто, а сверху полукругом – их символ веры: «Щи да каша – матушка наша, хлебец ржаной – отец родной».

Из-за двери высовывается тётя Света.

– Звонила же, говорю, – кричит, видя Жу. – Банку оставь дак, а вечером придёшь, за молоком-то. – Интонация взлетает в конце фразы так, что Жу не понимает – это вопрос или предложение.

– А придёт-то когда? – спрашивает училка. – Может, он подождёт?

– Да пусть ждёт, – пожимает плечами повариха. – Я не знай так-то, когда придёт, нет ли. Это же Валька! – и смеётся весело, и училка вместе с ней.

Жу молчит. А училка уже отходит, и тётка тоже ныряет в своё святилище, откуда скворчит и пахнет пирогами, а Жу оборачивается – и видит, что это не просто столовка, а зал. Настоящий актовый зал.

Зал для актов – как пацаны ржали над этим. Хуже был только трёхчлен. Никогда не понять, что в этом смешного.

– Это ещё раз доказывает, что ты не пацан, – фыркает брат. Жу пропускает его слова мимо ушей.

Их зал был обычный, нормальный зал со сценой, рядами кресел, даже с какими-никакими кулисами, подсветкой, звуковым оборудованием, можно хоть выпускные проводить, хоть КВНы, хоть «Гамлета» ставить. Ту би о нот ту би… КВНы случались, конечно, чаще.

А тут от всего зала осталась одна сцена у стены, противоположной святилищу. Вместо кулис – большие пыльные шторы цвета бедра испуганной нимфы – грязно-розовые. И никаких тебе кресел, никакого света и звукового оборудования. Столы и лавки. На шторы, изображающие кулисы, несколько веселых женщин цепляют булавками бумажные цветы и бабочек. Другая балансирует на стремянке с гирляндой разноцветных букв. Снизу ей подсказывают и советуют ещё двое. Прозрачная белая блузка натянулась на спине и норовит выбиться из-под юбки, когда учителка поднимает руки. Бретелька чёрного лифчика отчетливо видна. У них парни угорали бы, ещё и видос засняли, чтобы наверняка. Интересно, тут не так? Может, и нет. Здесь вообще учительницы какие-то странные и похожи на людей. Или просто Жу так кажется. Потому что не учится здесь. Потому что всё равно.

– Да не вбивается! – кричит верхняя. – Тут мужская сила нужна.

– Так вон она, мужская-то сила! – смеётся та, которая привела Жу. Она у стола, перед ней ворох настриженной сирени и трёхлитровые банки с водой. Банок четыре, она разбирает ветки, делает букеты. Аромат мешается с запахами из кухни. – Эй, молодой человек! – кричит Жу. – Не ушёл ещё, помоги, а?

Брат тихонечко толкает в плечо. Жу подходит к стремянке.

– Тебя как зовут? – Верхняя учителка спрыгивает. Она молодая, моложе всех здесь. На ней яркий макияж.

– Женя.

– Женя, там вот это, приколотить, сможешь?

И вручает Жу молоток. Жу пожимает плечами. Лезет на стремянку.

– Сможешь, а? – передразнивает брат и фыркает и сам вбивает гвоздь, в три удара – тот сперва упрямится и пытается согнуться, но брат как-то так ловко подцепляет шляпку, что гвоздь входит, только звенит. Раз, два…

– Не до конца, не до конца! – кричат снизу тётушки-учителки. – Цепляй, вот это, на!

Кидают снизу разноцветную гирлянду. Второй конец, оказывается, уже приколочен на другой колонне. Жу цепляет. «До свиданья, школа!» – растягивается над сценой. Тётушки внизу довольно квохчут. Благодарят, когда Жу спрыгивает вниз.

– Да ладно, делов-то, – смущается брат. Жу чувствует гордость за него. – Может, ещё чего надо? – неожиданно расчувствовавшись, предлагает он, и тётушки тащат за собой – тут надо поддержать, тут повыше достать, ты ж вон долгий какой, сможешь? И стол ещё, и лавки расставить, да что вы гостя замучили, не двужильный, глянь, кости одни, городской дак, а чейный, Манефы Феофанны, скажи, пусть кормит лучше, да уж тётя Маруся накормит, за лето не узнаешь! Смеются. Куда лавки-то, не трогай лавки, куда потащил, рано ещё, обед у лагеря, забыли что ли, ах, забыли, поставь, поставь, да мы сами, да поставь, но, иди вон лучше повесь, только чтоб не под углом, чтоб красиво, нам надо красиво!

Жу крутится, вешает, ставит. Жу приятно.

– И что, даже не посмотришь?

– Нет.

– Совсем-совсем не посмотришь?

– Нет.

– Не интересно, типа?

– Нет.

– Да врёшь!

– Нет.

– Всё заморочки твои.

– Отстань.

– А я вот возьму – и пойду.

– Не пойдёшь.

– Почему вдруг?

– Да потому что я не пойду, вот почему. А ты без меня не сможешь.

Жу злится. Стоит за берёзой в школьном дворе и злится. На брата. На себя. На чёртову молочницу. На Манефу, которой приспичило молока. Почему нельзя купить в магазине?

И вот Жу стоит у берёзы – и злится. И уйти не может. И не уйти не может. Уже закрылся школьный лагерь – все эти мелкие девочки-мальчики, Чарли-приди, они, оказывается, тут на каникулах, в лагерь ходят, летом – в школу, нормально, да? Они ушли по домам, и собрались выпускники. Те самые, которым «до свиданья, школа». Ну, и их родители, конечно. И сразу стало понятно: пора валить. Учителя пытались их оставить: ты нам так помог, да куда, да посиди, поздравь, твои же ровесники, – но Жу молча руки в ноги – и за дверь.

Во двор. К берёзе.

– А все потому, что дура. – Брат злился. – Сожрут тебя там, что ли?

Ему действительно хочется посмотреть. Жу это непонятно. Что там смотреть? Вон они, видно отсюда и сцену, и столовку, превращённую в зал, – всё.

На сцене стоит учителка, которая самая молодая, в прозрачной блузке и чёрном лифчике. Она что-то говорит в микрофон, и к ней по очереди поднимаются выпускники. Все четверо. Парни в костюмах. Большие, выше Жу. И девушки тоже выше и крупнее. Первая в тёмно-зелёном платье с короткой асимметричной юбочкой и очень открытой спиной, в таких платьях танцуют спортивные танцы, из-под него её полные ноги в колготках кажутся какими-то ненастоящими, пластмассовыми, что ли. И вторая в брючном костюме из искусственной блестящей ткани. Костюм ей велик, висит, как на вешалке. Девчонка сутулится, у неё длиннющая коса.

– И всё, что ли? – Брат даже шею тянет, но в зале правда больше никого нет.

– А сколько тебе надо?

– Ну, хоть класс.

– Может, это и есть класс. Или даже два.

– Мужской и женский? А тебя бы куда взяли?

Жу закатывает глаза, показывая, как достали его дурацкие шутки – и тут из школы льётся вальс. Со звоном распахиваются окна, и он вырывается на улицу, затопляет весь двор, обнимает и Жу, и берёзу. И Жу вдруг чувствует жалость. Непонятную, необъяснимую. Она затопляет тело, раздувается в груди, как пузырь. Жу смотрит на сцену, где девочки и мальчики, две пары, перечёркнутые красной лентой с надписью «Выпускник», с отрешёнными лицами манекенов танцуют вальс, – и понимает, что сейчас разревётся.