Ирина Богатырева - Белая Согра [litres]

– Полно, полно, деука. – Чувствует, как большая ладонь гладит её по спине. И почему меня не бесит всё это – эта рука, эта девка? Почему? – Полно. Пройдёт. Поспи. Ляг, знашь, это самое. Шторы давай того. – Над головой шуршит ткань, стучат кольца гардин. – Поспи давай. Рано тебе ошшо. Вот так, самое это…

Жу не хочется спать. Жу думает, что не будет спать. Но ложится, сжавшись, как ёж. И засыпает. Не понимает этого – а уже спит.

И только видит, как идёт по лесу – сама ли, брат ли. Через болото. Через согру. Идёт и идёт.

В следующий раз Жу открывает глаза от странного прилива сил. Непонятное счастье вместе с простым физическим здоровьем растекается по телу, и Жу так хорошо, что хочется смеяться. А ещё – есть. Ужасно хочется есть. Прямо сейчас – бежать на кухню, найти там всё, что припасла Манефа, кашу, или хлеб, или сыр, или что у неё там может быть ещё – и есть, есть, запивая крепким сладким чаем, пусть даже принцессой Нури. Главное – есть, пить, жить, ужасно хочется жить.

За стеной что-то шоркает, скрипит дверь. Жу садится – и в этот самый момент из комнаты Манефы, пятясь задом, выходит молодой парень в голубых джинсах. Аккуратно переступая, он несёт какой-то ящик, на вид тяжёлый, и следом за ним, придерживая другую часть этого ящика, выходит мужчина, старший, усатый. Жу замирает, видя их обоих вместе. А они так и идут не торопясь, осторожно, не глядя на Жу, спокойно выходят на кухню вместе со своим ящиком.

Слышно, как хлопает дверь из избы. Потом другая – она ведёт в огород, к бане и туалету.

Жу вскакивает, прилипает к окну – вдруг сейчас выйдут из дома и их будет видно тут тоже? Но угол дома не разглядеть. Жу распахивает окно и высовывается наружу, смотрит, вдруг появятся, вдруг вывернут.

Но нет. Нет. Солнце сияет. И жарко. Чудесный летний день. Хочется жить, и есть, и вообще куда-то идти, что-то делать. У Жу даже зудит в груди от нестерпимого желания куда-то бежать прямо сейчас.

– Да что ты, баушка, не видишь, что ли! Не больная она ничего, а так – малохольна. Ну что она целыми днями делала? Всё сидела да сидела, как сыч. Конечно, повернёшьси с такого.

Ольга. Выговаривает Манефе. Вон они, на грядках – Ольга в резиновых сапогах, подоткнула платье за пояс, ноги широко расставила, стоит, как генерал, над своим войском. Манефа сидит на низенькой табуреточке и что-то отвечает, не слышно. Но Ольга, конечно, слышит. Послушала, послушала – и заводится снова:

– Да это всё от лени, баушка! Дела у ей нету, никакого дела! Ни дома, ни тут. Знаю я этих городских, они только уткнуться в свои эти – и больше ни о чём вообще. Марина тоже: помогать будет, ты как на смену уедешь, дак вот… Конечо! Помощи с ней – какая уж тут помощь! Тепло вон, дак в огород хоть бы вышла раз, свёклу полоть давно пора, огурцы… И что? Дождёшьси с ийё! Пороть таких надо. Была бы моя – драла бы, как сидорову козу!

Манефа что-то отвечает опять. Жу слегка подаётся к открытому окну, но всё равно не слышит. Да ладно, какая разница. И так всё понятно. Жу отстраняется от окна.

– Баушка, не то ты всё заладила. Так это не исправишь. Работать ей надо. А я уеду – уеду же скоро! – как я вас двоих оставлю? Так-от думала, хоть кака-то польза, а она же всё одно, что ребёнок несмышлёный, этакое дитятко. Так вот вы и будете – старый да малый. И как вас оставить?

Манефа что-то отвечает. Что можно на это ответить? Жу вот не знает, что отвечать. Хочется зарыться куда-нибудь, закрыть глаза и не дышать. Почему Ольга что-то хочет от Жу? Почему они все что-то от Жу хотят? Жу никому не мешает, Жу просто есть и всё.

– Баушка, так же не может продолжаться всё время, а? Ты разве не понимашь? Да и Марина не для того её сюда прислала. А то давай позвоню: Марина, забирай! Тебе не надо – так нам тоже не надо! Люби сама, как знашь. А мы не это…

Марина, Марина. Отец и Марина. Запущенный мамин инстаграмм. Брат был – можно было хоть как-то с ними общаться. Через брата. А так – что будет делать Жу теперь одна? Что им скажет? Как посмотрит в глаза? Нет, Жу не хочет назад. Не хочет назад одна.

Эта мысль подбрасывает с дивана и заставляет двигаться. Надо идти. Надо искать. Должен же быть способ найти. Если меня нашли, то и тебя – тебя тоже можно как-то вытащить, вернуть. Потому что я не могу так. Не могу без тебя. Я не знаю, как говорить с ними. Как смотреть. Как себя держать. Всё делал ты. А я – что я?

В этих мыслях Жу суетится, мечется по дому, берёт вещи, свои и чужие, теряет вещи. Потом выскакивает из дома, по тёмному коридору, на ощупь идёт к двери – но не к той, что на улицу, а к противоположной, которая к бане и в огород. Там щеколда большая, её отодвинуть удаётся не сразу, Жу возиться, бьётся, но понимает, что она открыта – и вываливается наружу, на деревянный настил тропинки, в запахи лета и оглушающий солнечный свет.

Ольга с Манефой выпрямляются, поднимают головы от грядок. В глазах у обеих – удивление и испуг.

– Я это… За молоком пойду схожу, – говорит Жу первое, что пришло в голову. – Валентина… Тётя Валя говорила приходить.

Солнце сразу шпарит по глазам, и тёплый воздух обнимает лысую голову. Жу щурится на свет, стоит, раскачиваясь, с пустой чистой банкой под мышкой, с деньгами в кармане. Вся энергичность, всё желание куда-то мчаться и что-то делать, с которыми проснулась, куда-то канули, и теперь Жу стоит на дороге, смотрит на деревню и не понимает, что дальше. И ещё как будто просвечивает, того гляди, упадёт от первого порыва ветра. Но ветра нет. Жу стоит и не падает.

Одно дело сказать: я за молоком схожу. А другое дело – выйти из дома. Пройти через всю деревню. Без брата. Только Жу. Но надо. Надо идти, искать. Непонятно что, непонятно кого. Просто гложет это: идти, найти. Молоко – повод.

Жу достаёт из кармана и натягивает на голову шапку по самые уши. Разворачивает нашивкой назад. Теперь можно. Спускается в деревню, в залитый солнцем её простор.

Ещё с моста замечает какое-то движение возле церкви. Подходит – точно: стоят УАЗ-буханка и легковушка, мужики в рабочей одежде что-то таскают. Двери в соседнее здание открыты, там как будто склад, и люди снуют то туда, то к машинам, то в церковь. Инструменты, коробки, вёдра. Доски, мешки с цементом. Строить будут, понимает Жу. Ремонт. Реконструкция.

Дверь в церковь открыта, но людей у входа нет. Жу потихоньку заглядывает внутрь. Оттуда веет холодом, пустым, нежилым пространством. Пахнет извёсткой и голубиным помётом. Пахнет свежей доской. Приятный манящий полумрак. Где-то глубже слышно, как ходят и переговариваются люди. Внутри колокольни – леса у стен, свежая деревянная лестница – куда-то наверх. Жу вскидывает голову – из колокольни ухает свет, таинственный и пыльный.

Словно кто-то толкает Жу в спину и резко вдёргивает на ступеньки. Тихо, чтобы не привлекать внимания, и быстро-быстро-быстро Жу поднимается на колокольню. Не поднимается – взлетает, не касаясь перил – шершавых, неошкуренных. Тут сильнее пахнет голубиным помётом, сильнее – деревом и запустением. Открытая дверь остаётся внизу, пространство сужается, ввинчивается в небо, и Жу несётся – как когда-то раньше, когда шарахались с братом по заброшкам, и как тогда кружится голова – не то от напряжения, не то от куража, не то испуга от собственной смелости.