Ирина Богатырева - Белая Согра [litres]

– Какому хозяину? – говорит Жу тоже шёпотом.

Тётя Валя вдруг отстраняется и смотрит на Жу внимательно, как будто оценивает, – и говорит громко, обычным голосом:

– Идём в дом, неча тут.

Устремляется в провал ближайшего сарая, откуда несёт кошками и мышами.

Дом. Оказывается, это и есть её дом. А ведь можно было догадаться сразу.

Жу идёт следом.

Узкие тёмные сени, где хочется наклониться и сжаться, чтобы ничего не задеть и не тюкнуться ненароком темечком о потолок, быстро кончаются – Жу выходит на свет, к столу, холодильнику и печке.

У всех у них здесь – стол, холодильник и печка.

Тётя Валя садится за стол. Кивает на стул рядом, берёт Жу за руки, рассматривает ладони, потом берёт голову, поворачивает лицо к себе, разглядывает на свет.

В доме пусто, прохладно и сумрачно. Грязно и кажется, будто никто не живёт. Не дом, а клетушка, грязная, тёмная. Приходит кошка. Мяу, мяу. Жу не видит её, чувствует мягкое тельце у ног. Руки у тёти Вали тёплые, мягкие тоже. Прикосновения нравятся Жу. Хочется спать.

Не отпуская руку, тётя Валя тянется к солонке на столе, черпает полную пригоршню и кладёт Жу на голову.

– Ни к соле, ни к воде ницего не приставай, – шепчет быстро, и Жу прикрывает глаза – крупицы соли скатывают на лицо, на плечи, щекотят шею. – Ни уроки, ни запуки, никакая ни болезь. – И опять: – Ни к соле, ни к воде ницего не приставай: ни уроки, ни запуки, никакая ни болезь. – И третий раз: – Ни к соле, ни к воде…

Жу, кажется, засыпает. Плывёт перед глазами белый мох. Чёрные сапоги, мох проминается, след быстро заполняется водой – чёрной, болотной, нутряной. Ни к соле, ни к воде ничего не приставай. Ни к соле, ни к воде, ни к соле…

– Ты же терялась, – слышит вдруг голос тёти Вали, вполне себе обычный и будничный. Вздрагивает и открывает глаза. – Дак это на тебе порча. Хоть и нашли, а всё одно – надо снять.

– Спасибо. – Жу кивает. Соль сыплется с головы на колени, на пол, засыпается за ворот. Жу передёргивает.

– От ошшо можно, но у меня сейчас нет, дак ты тёте Марусе скажи, пусть она сделает, – продолжает тётя Валя секретным шёпотом. – Я так делаю. Схожу на реку. Надо три раза сходить. Набираю воды. И иду домой, чтоб никто не увидел, ни с кем не разговаривать. Вот, ну, спрятаю баночку – и иду, – показывает за пазуху, будто прижимает что-то под мышкой, как великую ценность. Жу смотрит во все глаза. Никакой баночки у тёти Вали нет, но кажется – есть. – Ни с кем не здороваюсь, не разговариваю. Прихожу домой, захожу в хлев и вот, знаешь, над банкой: «Не раз, не два, не три, не четыре, не пять, не шесть, не семь, не восемь, не девять», – шепчет над невидимой банкой. – В рот беру – и опрыскиваю.

– Кого? – шепчет Жу тоже.

– Коровушку. Но можно и человека. Надо три раза из этой банки, потом церез левое плечо вылить. – Одним махом опрокидывает она невидимую банку за спину. – И так три раза надо сходить. На реку.

– А что это значит? – шепчет Жу.

– Что? – не понимает тётя Валя.

– Ну, это: «Не раз, не два, не три…»

– Не три, не четыре. Да. До девяти. В рот берёшь и прыскаешь прямо в лицо… ну, как бы в рожу. Это как с солью. Это все эти уроки и запуки снимает. Уроки, запуки – это порча и есть. Поняла? – смотрит в глаза Жу, как будто проверяет, запомнила ли.

Жу кивает.

– Ну, скажешь тёте Марусе, пускай дак…

– А всё-таки, если кто потерялся, как искать? – перебивает Жу, чувствуя, что тётя Валя готова уже пойти вон из дома.

Она и правда уже привстала со стула, но садится обратно, как слышит вопрос.

– А, это… Ну, я так это… пишу… ка́мбала называется.

– Камбала? – переспрашивает Жу, боясь ослышаться.

– Камбала, ага.

– А что это?

– Ну, я по-своему это делаю. Бывает, что пишут цего, а я на нитку наматываю сорок… этих – узелков. – Она начинает слепо щупать по столу, как будто что-то отыскивает.

– На какую нитку?

– Ну, така нитка, да. Ну, вот я эту… где… Целую эту. Целую катушку.

Она вдруг поднимается и уходит в комнату. Жу сидит в напряжении и не шевелится. Вдруг сейчас что-то откроется, что-то узнает? Ну, вдруг.

Наконец тётя Валя возвращается. В руках – катушка ниток.

– Как нахожу эту вот нитоцку, – начинает она ещё от печки. – И делаю сорок этих… сорок узелков. Потом отрываю. – Она садится и правда начинает крутить на пальце нитку, быстро-быстро, привычными движениями завязывая на ней узелки. – Три раза плюну. – Плюёт через левое плечо так же быстро и мелко. – В левую руку – вот в это место, вот так вот, – протягивает к лицу Жу кривой коричневый указательный палец. Ко второй фаланге прижимает нитку с узелками. – И иду. Сделать надо дома, но идти до перекрёстка. Ну, инь тоже от ни с кем не разговаривать. А там вот так вот: «Чёрт, на тебе работу, отдай мне корову». И через левое плечо. Три раза надо: «Чёрт, на тебе работу, отдай корову, чёрт, на тебе работу», – и через левое плечо кинуть. И идти. Это можно и вещь какую. И корову. И человека.

– И находится? – спрашивает Жу, хотя, наверное, не стоит такое спрашивать.

– Да! – Тётя Валя всплёскивает руками. – Постоянно! То сама потеряю чего-нибуть, сунешь и не знаешь, дак пойдёшь на перекрёсток искать. Это чёрт ведь прятае. Ещё, знашь, есть камбалу – пишут. У меня бабушка, дак она писала на скалине. Там чего она писала, не знаю. Но меня научила другая. Вот это, с ниткой.

– Понятно, – кивает Жу и встаёт со стула. – Чёрт, на тебе работу, да?

– Да, да: чёрт, на тебе работу, отдай мне эту… потеряшку, – пришепётывает тётя Валя.

– Спасибо. Я за молоком вечером тогда.

– А что, – слышит голос в спину, – ещё, что ли, кто потерялси?

– Нет, – говорит. – Это я так. На всякий случай. На всякий случай…

– А то ошо знашь что – сходи-ка к пасечникам! – кричит тётя Валя, и Жу останавливается, оборачивается. – Пасечников знаешь?

– Нет.

– Живут там-от, на Кошачьем городке – крайний дом. Совсем-от крайний, уж у леса. Они у какие знаткие! Они, может, подскажут чего.

– Хорошо. Спасибо.

Проходит сени, наклоняется и выныривает на свет, на тёплый воздух.

Собака вскидывает голову, но не лает. Только три раза лениво хлопает по пыли хвостом.

– Чёрт, на тебе работу, отдай мне заботу. Чёрт, на тебе работу, отдай мне мою заботу, чёрт, на тебе работу, отдай мне… – твердит Жу, быстро спускаясь по дороге в деревню.

Кошачий городок, значит? Что ж, ладно, значит, в Кошачий городок.

Деревня кончилась, последние дома остались внизу холма, будто выбившись из сил. Подъём всё не выполаживается. Жу идёт, стараясь держаться подальше от дороги, но где там идти – трава по пояс, бурьян. Голову печёт, в спину догоняет рёв моторов. Ползут, ползут в гору гружёные лесовозы. Натужно кряхтят, стараются. Пыль от них столбом. Жу отворачивается, натягивает ворот рубахи, дышит в него или не дышит вовсе, когда накрывает пылью с головой. Лесовоз наползает, лесовоз проползает. Скрылся лесовоз. Пыль оседает долго. Жу идёт, не вынимая носа из рубашки. Проводит ладонью по голове. Всё-таки хорошо лысым.