Тэд Уильямс - Восстание теней [Восхождение тени] [Shadowrise ru]

Бриони наконец, впервые за весь разговор, свободно выдохнула. Несмотря на ошибки, это препятствие они преодолели.

— Не стану долее тратить зря ваше время, верховный хранитель, — произнесла она. — Вот о чём я пришла попросить. Пожалуйста, покажите мне ваш самый старинный барабан.

— Барабан? — улыбка Доломита таяла на глазах, уступая место неподдельному удивлению и растерянности. — Наш старинный… барабан?

— Это всё, что я знаю. Мне наказала… некая важная персона — попросить об этом.

Тишину снова развеяли шёпот и бормотание переговаривающихся между собой калликан, включая и сидевших в первом ряду, и по общему тону голосов становилось понятно, что они просто сбиты с толку. Внезапно сухонький морщинистый старичок рядом с главой хранителей начал возбуждённо и суетливо перебирать пальцами.

— Ох, чтоб меня эскарпировало, что мне только пришло в голову, — начал он и так сдвинул брови, что его лицо скукожилось и почти исчезло за бородой. — Но нет, это ж глупость!.. Это ж не может… Или может?

— Во имя Старейшего из Старейших! — рявкнул Доломит. — Уж будь так добр, Церуссит, поделись с нами своей догадкой!

— Просто… я тут подумал… — старый калликанин ещё быстрее засучил пальцами у своего лица, отчего стал похож на речную ильную рыбу; потом заметил, что делает, и остановился. — Это… возможно, она имеет в виду… этот барабан… может, это… гулкамень?

При этих словах затихли последние шепотки и в зале воцарилась полная тишина. На Бриони обратились изумлённые взгляды всех собравшихся.

“Даже богов я могу довести до отчаянья, — мелькнуло у неё в голове. — И что я сделала не так на сей раз?”

Терон Пилигрим с удовлетворением отметил, что дни становятся всё длиннее: даже спустя часы после вечерней трапезы солнце, висевшее в холмах за рекой, оставалось ещё достаточно высоко в небе, окрашивая всю долину Пеллоса в медно-рыжий. Это отлично сочеталось с его планами дойти до Покрова Онсилпии, наиболее важного места паломничества на севере, задолго до начала Празднества Покаяния в день Средины лета — и означало, что его клиенты останутся довольны. Он водил караваны паломников с юности, но до сих пор, несмотря на весь его опыт, обстоятельства могли застать Терона врасплох. Поэтому-то он повёл своих пилигримов далеко к югу от бухты Бренна. Ему вовсе не хотелось связываться с тем безумием, которое, как он слышал, творится в Южном Пределе, осаждённом армией фаэри, — а тамошнюю королевскую семью и вовсе будто ветром развеяло.

Караванщик только закончил ревизию фуража вместе с Авиделем, своим учеником, когда появился мальчишка калеки и объявил:

— Он хочет поговорить с вами.

Терон ругнулся себе под нос и огляделся, высматривая одетую в рубище зловещую фигуру нищего.

“Нет, — поправил он сам себя, — нельзя вот так запросто обзывать нищим человека, заплатившего тебе целый золотой дельфин за то, чтобы пройти с твоим караваном всего лишь часть пути”. Паломник последовал за мальчиком к низкому холму, где, отойдя подальше от всех остальных, стоял, ожидая, калека. Мужчина в капюшоне, надвинутом на потемневшее, замотанное бинтами лицо, которое караванщику так и не удалось разглядеть толком, не выказывал ни малейшего интереса к своим попутчикам — разве что делил с ними тепло костра и пищу, которую все ели из общего котла. Он общался только через мальчишку, и то нечасто, — так что эта просьба о разговоре удивила Терона. Калека, судя по всему, созерцал раскинувшуюся впереди за холмами широкую ленту Пеллоса; вдалеке вол, отсюда казавшийся не больше муравья, ползущего по ветке, тащил баржу вдоль берега реки, а позади, на излучине, покачивались на воде несколько лодчонок — сильверсайдские рыбаки вытаскивали свои сети.

— Приятный вечерок, а? — приблизясь, начал Терон. Ему не терпелось уже закутаться в своё одеяло и воздать должное фляжке вина, припрятанной в дорожном сундучке. Не то чтоб другие путники осудили его за такое, но зато спрятанным не приходится делиться. Ему негде будет наполнить фляжку заново, пока они не доберутся до Покрова Онсилпии, а до него ещё столько дней пути.

Человек в капюшоне взмахом обмотанной бинтами руки подал знак, и мальчик-слуга привстал на цыпочки, слушая его бормотание, а потом спросил:

— Далеко отсюда до Южного Предела?

Паломник нахмурился.

— До Южного Предела? Дней с десяток, если скакать с утра до вечера. А для такой группы, как наша — ну, что-то около месяца. Но, конечно, мы к нему и близко не подойдём.

Сгорбившийся мужчина снова что-то пробормотал, мальчик прислушался и передал Терону:

— Он хочет, чтобы вы отвели его туда.

— Что? — Терон хохотнул. — Я думал, твой хозяин недужен только телом, а не разумом, но вижу, что ошибался! Мы говорили об этом, когда он только присоединился к нам у Онира Плессоса. Этот караван не идёт ни в Южный предел, ни даже в места, с ним граничащие. Собственно, ближе, чем сейчас, мы к нему не подойдём, — он развёл руками. — Если твой господин хочет отправиться туда сам, я, конечно, не буду его останавливать. Я даже помолюсь за него, и ведают боги — он будет нуждаться в их помощи, как и ты, парень. Земли меж нами и Южным пределом кишат не только обычными грабителями и разбойниками, но и кое-кем похуже — и гораздо, — он наклонился к мальчику. — Там гоблины, говорят. Эльфы и боглы. Те, кто украдёт не только твои денежки, но и самую твою душу.

Терон выпрямился.

— Так что если впридачу к деньгам у него имеется и здравый рассудок, он пойдёт с нами до Покрова. Я знаю, что твой господин не болтает про свою беду, но я о ней догадываюсь. Передай ему, что там есть приют для прокажённых, где больных опекают с большой добротой.

Мальчик опять выслушал всё, что долго шептали ему из-под капюшона, и повернулся к Терону:

— Он говорит, что никакая это не проказа. Он был мёртв. Боги вернули его обратно. Это не болезнь, он говорит.

Терон начал делать отвращающий зло знак, потом вспомнил, кто он есть, и сотворил вместо этого тригонатское знамение.

— Что он брешет? Мёртвые не возвращаются. Разве что Сиротка, да и то он был богоизбранным.

Караванщик и мальчишка оба ждали, что человек в капюшоне что-нибудь скажет, но он молчал, продолжая глядеть вдаль на тонущую в сумерках долину и тускло-серебристую ленту Пеллоса.

— Что ж, я не могу стоять тут вечно, — сказал наконец Пилигрим. — В общем, приятно было с вами побеседовать, — добавил он, вспомнив о крайне щедрой оплате, полученной от путника. — Если вы ещё не отведали рагу из тушёной репы, рекомендую. Там на дне есть несколько кусков баранины — не копайтесь слишком рьяно, и никто не заметит. Но мне пора. Ещё много дел.

К примеру, вспомнил он вдруг, выудить из дорожного сундучка фляжку с вином. Мысль об этом приятно согревала… Может, он уже не так благочестив, как был когда-то, но всё ещё делает богоугодное дело. Вне сомнений, всевышние взирают на него благосклонно — вне сомнений, они желают только добра Терону-пилигриму, сыну Лукоса-горшечника. Глядите, как они уже возвысили его!