Lutea - Дети войны [СИ]

— Вы ведь задержитесь? — спросила фрау Ирен, когда они все сели за стол. Беата устроилась рядом с Ройтером и теперь заботилась о том, чтобы рядом с ним стояли самые вкусные блюда. — Завтра вечером у нас небольшой приём для друзей семьи, вашему присутствию мы будем рады.

Маркус и Кристоф переглянулись, решая.

— Принимаем ваше приглашение с большим удовольствием, — ответил Ленц за них обоих.

— А я буду вынужден после обеда же вас покинуть, — сказал Фридрих и пояснил: — Меня ожидают дома.

В глазах фрау Ирен отразилось разочарование.

— Ваш отец, барон, так требователен, что не оставляет вам даже пару свободных дней?

Фридрих не ответил, просто вежливо улыбнулся, рассчитывая, что выводы она сделает сама — и она сделала, судя по выражению лица. Зато не пришлось лгать.

После обеда, когда он простился со всеми, Лукаш вызвался проводить его до площадки для трансгрессии.

— Жаль, что тебя не будет на завтрашнем приёме, — сказан он, когда юноши огибали флигель по дорожке, усыпанной светлой щебёнкой. — Я хотел представить тебе свою будущую жену.

Фридрих удивился.

— Ты женишься?

— Помолвка в конце месяца, свадьба в сентябре, — ответил Лукаш расслабленно и буднично. — Наверное, это выглядит несколько неожиданно, прости, что не сказал раньше — отец не хотел, чтобы кто-то знал, пока всё не будет окончательно договорено.

— Твоё дело. И кто же она? Очень выгодная партия, судя по тому, что твой отец требовал держать всё в секрете.

Лукаш тонко улыбнулся.

— Не просто партия, Фридрих. На сей раз отец играет по-крупному. Её зовут Анна Вильчиньская.

— Неужели? — Фридрих вскинул бровь. — Я слышал, что она обещана Марцину Романовскому.

— Вот я и говорю, что ставки высоки, — отозвался Лукаш. — В Польше, как ты знаешь, осталось всего пять «безупречных» чистокровных родов. Пржибыльские, впрочем, в последние годы не слишком участвуют в политике, а Вальчак объединяют род с Шуваловыми из Смоленска — продаются русским. Болеслав Романовский сейчас наш министр, и его сыну обещали Анну ещё когда они оба были детьми — к счастью, только на словах, договора заключено не было. Семья Романовских отличается не самым честным нравом и большой беспринципностью, кроме того, давно конфликтует с нашей — в руках таких не хочется оставлять власть. Поэтому мой отец и пан Вильчиньский, которого политика нынешнего министра тоже не устраивает, договорились между собой объединить силы и сбить с Романовских спесь — наш брак с Анной будет только началом, после мы объединим активы и связи обеих семей для полноценной борьбы.

«За Свидерскими ряд крупнейших магических производств Польши, у Вильчиньских газеты, аптеки и целый выводок родственников в Министерстве, — подумал Фридрих. — С таким кланом Романовским не тягаться». Вот только ему не нравилась одна деталь: сам Лукаш об открывающихся перспективах говорил равнодушно, без тени удовольствия. Фридрих спросил:

— А что ты сам намерен делать после свадьбы?

Они остановились на краю трансгрессионной площадки, где не действовали барьеры поместья. Лукаш посмотрел на Фридриха упрямым взглядом человека, готовящегося отстаивать свою позицию.

— В отличие от тебя, меня не влечёт в политику, — ответил он, — поэтому я, в ближайшие годы уж точно, не собираюсь делать ничего. Пускай мой отец и пан Вильчиньский сами разбираются с Романовскими — я займу себя тем, что обеспечу роду наследников и буду время от времени интересоваться делами предприятий. Отец согласен на это — все ставят на кузена Анны; он старше нас всего лет на семнадцать, а уже стал главой Отдела магического законодательства. И тебе тоже стоит готовиться сотрудничать с ним, а не со мной, Фридрих.

— Спасибо, что предупредил, — процедил Винтерхальтер. Из всей своей компании именно на Лукаша он рассчитывал больше всего; да, Свидерский никогда не проявлял особого интереса к политике и обычно не участвовал в разговорах о ней, но Фридрих думал, что после школы Лукаш переменится — сам или под влиянием отца. Был убеждён, что имя обязывало.

— Так честно, — заметил Лукаш, глядя на него всё так же упрямо и независимо. — Это моя жизнь, и прожить её я собираюсь не для политики, семьи или государства — для себя. Имею полное право.

— Конечно, — сухо ответил Фридрих. Он не любил не оправдавшихся надежд. — Желаю вам с Кристофом и Маркусом хорошо провести время.

— Загляни, когда освободишься, — предложил Лукаш нейтрально. — Полагаю, тебе будет, что нам рассказать.

Коротко кивнув, Фридрих отступил на шаг и трансгрессировал, чтобы миг спустя оказаться на просторной террасе в тени величественного замка.

«Величественно» — именно это слово неизменно возникало в мыслях Фридриха, когда он смотрел на фамильное гнездо своего рода. Замок стоял на горе, скрытый от живущих в долине внизу и на склонах окрестных гор маглов — каменный гигант, грозная доминанта, из которой идеально просматривалась вся округа. В войну здесь был штаб, где собирались противники Гриндевальда — его псы так и не смогли обнаружить и атаковать замок, защищённый древней магией — наследием предков, многие из которых были великими колдунами, и современными чарами, установкой которых занимался отец Фридриха, нынешний барон фон Винтерхальтер. Швейцария была последней страной в Европе, где у магов сохранялась традиция использования титулов.

Внутри замка как и большую часть времени залегала тишина — она клубилась в коридорах, собиралась в галереях и залах, облаком повисла над башнями. Только из-за неплотно закрытой двери небольшой гостиной, где принимала визитёров мать, доносились звуки зачарованной арфы и высокий женский смех. С неприязнью поморщившись, но тут же заставив себя убрать с лица это выражение, Фридрих переступил порог.

— Добрый день, матушка, — собеседниц матери он едва удостоил кивка.

— Фридрих! — баронесса Дитлинд фон Винтерхальтер улыбнулась. В свои тридцать шесть она была очень красива: мягкие каштановые волосы очаровательно вились, обрамляя лицо с правильными чертами, густые ресницы затеняли яркие голубые глаза. Вот только взгляд этих глаз был пустой. — Где ты так задержался, мой мальчик? Мы ждали тебя ещё вчера.

— Я был у друга, — коротко ответил Фридрих. Уголки губ матери тут же слегка опустились, брови дрогнули; вытянув вперёд руку, мать требовательно пошевелила пальцами — пришлось подойти и коснуться их губами.

— Посиди с нами немного, — попросила Дитлинд и, не давая ответить, потянула за руку и усадила на софу рядом с собой. — Мы с фрау Дрезднер и фрау Пробст как раз говорили о детях. Что вы рассказывали про вашу дочку, Матильда?

— Моя Элеонора в этом году переходит на последний курс Шармбатона, — заговорила фрау Пробст, при этом обращая слова скорее к Фридриху, чем к его матери. — Она большая модница и устроила с разрешения директора Лефевра кружок, где девушки сами придумывают себе фасоны платьев и мантий, а домовики потом по их эскизам шьют. Ещё она занимается пением — у неё соло в школьном хоре.