Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

 ПТИГÓНЫ— вар-рахалы, которые больше всех остальных оборотней любили пребывать в образе идеального человека — варра, лишь изредка переходя в звериную форму — рахха. Но однажды одному из древних вар-рахалов приснилось, что он — птица , свободно парящая в воздухе и не ведающая ничего об оборотнях. Проснувшись, вар-рахал спросил себя: «А может быть, я — всего лишь сон, который снится пернатому летуну ? Или мы оба — только лишь сны друг друга?» Сказал и расхохотался. С этого мгновения ощущение полёта никогда уже не покидало его. Прошло совсем немного времени, и вот как-то раз, подойдя к краю пропасти, он раскинул в стороны руки и прыгнул вперёд, принимая не привычную форму рахха, а становясь птицей . О нём говорили, что он сошёл с ума, что он болен… Что ж, болезнь оказалась заразной, и его дети, внуки и пра…внуки летали в небе, как будто бы так было всегда. Мечтатели и фантазёры, они и сейчас необычайно легки на подъём, в общении приятны и никогда не доставляют своим собеседникам неприятностей.

 ЗМИУ́РРЫ— вар-рахалы, которые самыми последними изменили привычный облик варров и раххов. Они хладнокровно наблюдали за тем, как их бывшие родственники и знакомые преображались в иных существ, наблюдали и ничего не предпринимали, отрицая саму возможность хоть что-то изменить. Но бывает, что и камень прорастает. Время — это река, которая струится и уносит, и эта река — живые тела, мы сами, вар-рахалы, которые отрицают превращение… но итог этого превращения — вар-рахалы. Мир остаётся явью, а оборотень всегда будет стремиться к трансформации. Поток времени захватил последних из вар-рахалов и преобразил их тела, вытягивая и заключая в прочную чешую — броню, отделяющую их от внешнего мира. Они спрятались от всех, — думали, что надёжно, — но… от себя не убежишь. Никто никогда не жил в прошлом, как никто никогда не жил в будущем: форма любой жизни — только настоящее. Настал момент, и из потайных мест вышли новые вар-рахалы — змиурры, чей внешний вид претерпевает два изменения: первое — многометровые ядовитые змеи с золотыми пластинами чешуи, и второе — человекоподобные существа, с раздвоенным языком, с вертикальными зрачками в змеиных глазах и толстой шершавой кожей.

ВИ́ЙИ— …Каждый замок имеет свой возраст и свою смерть. Когда приходит час конца, его домовые, подвальные, конюшенные и каминные подвязывают подбородки длинными космами, — чтобы случайно не улыбнуться, — и беззвучно, точно в немом кино, выстраиваются по трое и на цыпочках покидают своё отжившее пристанище. Пусто место свято не бывает (или не всякое пустое место — свято): через положенные сорок дней и девять ночей, в ближайшее полнолуние, оно заселяется новыми жильцами. Повезёт путникам, если в развалины заползёт почтенный, добропорядочный земной глысть, который, первым делом, уляжется спать в тронном зале, долго и апатично; повезёт даже, если там поселится мёртровойв, который будет бродить ночами по близлежащим родовым склепам, скрежеща зубами и вращая студенистыми глазами — от него ещё можно спастись заговорённым крестом или свежевыструганным колом, но… Но вот если в замок прилетит вийя, да ещё не одна, а с сёстрами , то тогда следует бежать из этих мест за тридевять земель, бежать не оглядываясь, бросая нажитое и засеянное… Единственный, кто видел их, говорил с ними и остался жив, был хардур Теользин . Он описывает их так: «Вийя прекрасна. Вийя обворожительна. Нет никого более великолепного в убийственной тьме ночи!.. Когда я открыл ржавые дворцовые ворота, и их стон тяжёлым звуком пал в бездонный мрак замка, она вышла меня встречать. Нет, не вышла, а выплыла, едва касаясь босыми ступнями мраморного пола, порхая в раздутом колоколом платье точно точёный серебряный язычок. Ни единого звука не издавал этот чудесный колокол, ни единого слова не услышал я потом и от вийи. Иссиня-чёрные волосы шёлковым покрывалом обрамляли овал безукоризненного лица с миниатюрными, почти детскими чертами; высокая шея переходила в покатые плечи; сложенные на талии руки — такие белые, что казались почти прозрачными, — оканчивались изящными кистями, лишь синие ногти слегка портили впечатление. И тоска — невыразимая тоска, которая горела, пылала в её огромных антрацитовых глазах, придавала её образу такое необъяснимое, непередаваемое очарование, что оно заставляло постоянно слышать тихий отзвук её дыхания, хотя гладкие полукружия грудей не шевелились. Я протянул вперёд ладонь и создал на ней знак великого перемирия, сверкнувший в ночи слишком ярко, почти оскорбительно, — вийя зашипела и отпрянула в тень, — я тут же прикрыл его второй ладонью и торопливо заговорил: о том, как она красива, о том, что я хочу воспеть её красоту в веках, о том, что я — хардур, и что лучше меня это не сделает никто … Хардур?! — молчаливо удивилась она, вскидывая тонкие брови, и неожиданно улыбнулась, отчего выражение её лица стало жутким, приблизилась ко мне и изучающе обошла меня вокруг, перебирая в воздухе ножками. Я едва сдержался, чтобы не поворачиваться вслед, оставаясь к ней лицом к лицу. Наконец, она замерла передо мной, завороженно наблюдая, как рубиново пульсирует кровь в моих подсвеченных изнутри руках — теперь заулыбался я, сконцентрировался, выдохнул и протянул сложенные ладони к вийе, настойчиво, вопрошающе. Чёрная головка слегка, едва заметно, благосклонно кивнула в ответ, а уголки губ, подрагивая, поднялись ещё выше. Она, как и я, тоже протянула мне ладошку и создала на ней голубой зигзаг знака временного согласия. Я надрезал себе вену и напоил вийю кровью: договор был подписан и оплачен. Я прожил с ней и её сёстрами целый месяц».

Этот случай уникален и является исключением из правил, ибо ни до, ни после ни один человек — а Теользин, всё-таки, по своему рождению был человеком! — не смог остаться в живых, столкнувшись с вийями. Они не знают сострадания, привязанностей и страха. Они умны, проницательны и коварны. Являясь, по сути, одной из разновидностей вампирских сущностей — аскуви́рами, вийи не могут не следовать своему естеству, но делают это столь изящно, выразительно и по-женски романтично, что некоторые уставшие от жизни ищут смерти именно в их объятиях: убийство в исполнении вийи превращается в поэтическую драму или в эротический танец, в песню без слов, в пытку, в наслаждение, в охоту или битву, в глубочайшие страдания, приносящие с собой безошибочные прозрения инстинкта — во всё, о чём только может пожелать пришедший в зáмок. Смерть , как утверждают вийи, — это лес дьявола, где каждое дерево, каждая травинка уже давно известны и сосчитаны, все смерти не раз проиграны и доведены до гениального совершенства, с какого-то момента они лишь повторяются, будто вручаются редкой красоты траурные букеты, составленные по индивидуальному заказу . Вийи — великие мастерицы в этом искусстве. Мастерицы, отдающиеся процессу чужой смерти с пристрастием близких родственниц, которым завещано целое состояние.