Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

— Да, я что-то читал такое, — задумался я. — Кажется, солнечный свет заряжен положительными ионами, а Луна превращает их в животворные отрицательные, действуя своей поверхностью как единым отражателем. Да-да, — в голове всплывали отрывочные знания теперь уже далёкой студенческой поры. — В основном, лунный свет рассматривается, как поток положительной энергии, магнетической и созидательной, влияющий на нашу имагинативную, рефлективную и интуитивную природу, известную как подсознание или душа…

— Изрёк — как выругался! — ворчливо оборвал меня Зорр, пряча в усах улыбку. — И чему вас только в институтах учили? Ты сам-то понял, что сказал? И-ма-ги-на-тив-ная? Это какая?

— Да ладно. Ну, не помню я, что это значит, но зато как звучит! — я попытался изобразить на лице гордую непримиримость, но не выдержал и рассмеялся. — Да на душу она воздействует, на душу! Так воздействует, что я чуть по лбу не получил её блестящим круглым краем. До сих пор в себя прийти не могу.

— А ты и не приходи. Такой ты нам больше нравишься, краем недостукнутый!

Ялла смотрела на нас почти с материнской нежностью.

— Пошли спать, мальчики, — вдруг по-домашнему сказала она, вмиг рассеяв патетику прошедшего вечера. — Завтра вам рано подниматься. А кто рано в путь встаёт, тому Ишк'йятта хвостом дорогу метёт.

— Метёт, так метёт, — согласился я, направляясь к дому вслед за этой удивительнейшей из женщин.

Проснулся я внезапно, как от резкого толчка. Сна как не бывало, голова абсолютно ясная, даже обидно: спал себе и спал, никого не трогал, и вот нá тебе — прямо какие-то сложности по части просмотра сновидений.

Сел на кровати и огляделся, благо в ярком лунном свете предметы были видны более чем чётко. На ночь нам с Зорром отвели крохотную отдельную комнатку, в которой даже имелись две удобные низкие кровати. В одну из них и погрузилось моё уставшее тело, не зажигая свет и уж совершенно не рассматривая окружающий интерьер. Тогда мне так хотелось уснуть, что я чуть не забыл про спящего дофреста, лишь в последний момент устроив его у себя в изголовье. Горынович заснул, едва только его голова коснулась мягкой подушки. Думаю, ему снились великолепные родственники — сиятельные Рэйвильрайдерсы — иначе он не посапывал бы так сладко во сне, вторя переливчатым руладам Враххильдорста. Вот что значит считать, что ты в безопасности — как никак, в доме ещё целая стая волков. Извините, вулфов…

Луна передвинулась чуть правее, впрочем, не изменив ни цвета, ни очертаний. По всему выходило, что спал я часа два, не больше.

В открытое окно неслись шелестящие звуки ночи. Последние цикады допевали свою предрассветную песню. Темнота вокруг уже потеряла непроницаемые густоту и бархатность, добавив ночному пейзажу акварельную размытость и прозрачность красок.

Я тихонько выбрался из-под шерстяного одеяла и, подойдя к окну, решительно вылез наружу, погрузившись в море запахов и состояний. Я ощутил себя частью огромного, дышащего, пульсирующего, такого невообразимо живого мира, для описания которого не достаточно слов ни в одном языке, может быть, лишь вой вулфа вместил бы весь восторг и трепет, охвативший тогда мою душу. Я почувствовал себя молодым оборотнем, нетерпеливым и вдохновенным, кажется, даже присел на корточки от неожиданности. Что ж, вулф так вулф! Я устроился поудобнее, выбрав место на пригорке, откуда был виден или скорее угадывался горизонт. Хотелось выть или петь песни моего буйного студенчества. Петь или выть я так и не начал, а сделал обратное — расслабился, почти растекаясь по влажной от первой росы траве, закрыл глаза и просто стал всем — всем тем, что окружало меня близко и одновременно очень далеко. Земля больше не казалась мокрой, потому что я стал этой влагой на ней. И трáвы не отвлекали вездесущим шуршанием, потому что теперь я понимал их тихий шепот, говорящий о переменах ветров и спящих насекомых, о зреющих семенах и новых побегах, об осторожно крадущихся в ночи охотниках, чьи лапы или ноги ступали одинаково аккуратно. Где-то вспорхнула вспугнутая птица, уносясь в небо тяжелым хлопающим снарядом. Ещё не стих вдалеке шум торопливых крыльев, а я уже знал, что это был полосатый ушастый фазан. Почему-то именно ушастый и именно полосатый — толстый и сонный, истерично недовольный прерванным сновидением. Что ж, не я один разбужен сегодняшней ночью. Мне было тепло и уютно, вспомнились слова Яллы о ласковом прикосновении лунного света. Теперь я понял, что она имела в виду: Маан изливалась и на меня потоком бесконечной нежности и заботы, наполняя мою душу спокойствием и умиротворяющей гармонией. Всё было правильно, именно правильно — так, как должно было быть . Из года в год, из столетия в столетие. В роду вулфов или в роду снежных каттов… Великая Ишк'йятта, праматерь всего живущего, пусть хранит она племя вар-рахалов вечно… вечно… вечно…

Сколько я так просидел — не знаю, но в какой-то момент пришло ощущение, что я не один. Ещё не раскрывая глаз, всеми фибрами души, всем своим существом, каждой клеткой тела, кожей, обостренными нервами, тонким звериным чутьем и человеческим разумом я осознал присутствие и увидел его, горящее множеством огней, рассыпанных до горизонта. Открытый взгляд ничего не изменил. Огни не пропали, а лишь сконцентрировались в сиянии желтых глаз, окруживших меня несколькими десятками колец. Вот это да! Сколько же их здесь собралось?! Я сидел среди вулфов, молча замерших вокруг с внимательным и почтительным выражением на серых, едва различимых в темноте мордах. Через их строй медленно шла Шулдзуа'х, настолько величаво, что казалось, будто сама Ишк'йятта решила посетить столь странное сборище. Войдя в круг, который образовывала первая шеренга вулфов, старуха остановилась напротив меня и замерла, сверля моё лицо горящим, прямо-таки пылающим взором. Потом удовлетворённо кивнула и всё так же молча опустилась передо мной на колени.

Час от часу не легче! Хоть бросайся поднимать пожилую женщину, зачем-то рухнувшую ко мне в ноги. Видимо, мои чувства, как всегда, отразились весьма красноречиво. Предугадывая моё последующее непроизвольное движение, Шулдзуа'х сама поднялась мне навстречу.

— Дафэн, ты вернулся! — только и сказала она, снова почтительно склонив голову.

— Пусть я вернулся, — осторожно начал я, пока ещё пребывая в изумлении и неловкости, — но почему ты зовёшь меня дафэном?

— Потому, что ты и есть дафэн. Тот, кто возвращается вновь, — она приблизилась и встала со мной рядом. — Извини, что мы не узнали тебя сразу.

— А это должно было броситься в глаза? — я постепенно осваивался с ролью неведомой знаменитости и решил подыграть, потихоньку выясняя суть дела. — Каким образом вы определяете дафэнов?