Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

Хрустящая искрящаяся тропинка, дымок из трубы, свет на втором этаже, и мальчик, румяный и беззаботный, топочущий валенками по звонким ступенькам замерзшего крылечка, подзадоривающий лезущего вслед за ним щенка. Нет, не щенка! Маленького двухмесячного волчонка. Волчонок карабкался вверх настырно, сосредоточенно, ни единым звуком не выдавая серьёзности своего непростого положения.

Мальчик не был похож на Фастгул'ха, но я отчего-то совершенно точно знал, что это именно он .

Хлопнула входная дверь, запуская внутрь двух неразлучных друзей.

Мы с котом переглянулись.

— Ну, и что дальше? — спросил я его. — Ты же у нас большой специалист по иллюзиям. А иллюзия-то нешуточная, всамделишная. Попробуй-ка, развей!

— Да уж, — удручённо вздохнул кот. — Хуже всего, что его успели обложить со всех сторон. Видел волчонка? — он прищурил свои голубые глаза. — Это хойш!

— Хойш?..

— Хойш, хойш! Конечно, хойш?! — топнул лапой кот. От досады он даже позабыл, что впервые про этих самых хойшей — или хойшев? — я услышал всего полчаса назад. — Самый что ни на есть натуральный хойш!

— Ну и?..

— А то: они хотят сделать из него моана, вот что! Кстати, самого что ни на есть натурального!!! — кот присел прямо в ближайший сугроб, хлестко сметая хвостом верхушку.

— Успокойся и говори! — раздражённо буркнул я, плюхаясь рядом.

— Говори!.. Говори… — я ещё ни разу не видел катта таким расстроенным. — Никому и никогда не удавалось увести отсюда моана!

— Именно поэтому у нас и получится! Говори, ну же!!! — я начал сердиться, комкая в кармане пальто завалявшуюся бумажку, а в голове назойливо звенела невесть почему выплывающая из музыкального хранилища моей памяти пронзительная ария Эммы Чепплин, когда-то мною очень любимая. — Никто, говоришь, раньше этого не делал? Значит, и от нас тоже не ждут. Может быть, поэтому вокруг так спокойно.

— Моаны — это те, кто полностью перешёл в мир сновидения, — вздохнув, объяснил кот. Мы всё ещё сидели в сугробе. — Тебе когда-нибудь снился сон такой яркий и объёмный, что было невозможно понять — спишь ты или нет. А если бы ты так никогда и не проснулся? Как тогда можно было бы отличить, где иллюзия, а где явь? Что в таком случае реально? В этом мире или в другом?

— То, что происходит с нами сейчас — нереально, — предположил я. Эмма Чепплин взяла самую высокую ноту и, развернувшись, побежала вниз по ступенькам подсознания, растворяясь и унося с собой часть моей боевой решимости.

— Хммяу! — сверкнул глазами кот. — Мы сидим в снегу. Тебе холодно и недушевно. Так что же такое — реальность? Вокруг нас то, что можно увидеть, ощутить, полизать и обнюхать. Это даже может убить! Понимаешь?!. В таком случае, реальностью можно назвать упрощённую комбинацию суммы электрических сигналов, которые интерпретирует наш мозг, — неожиданно подытожил он.

— Ну, прямо «матрица» какая-то! — уважительно вздохнул я, вспоминая монолог главного героя фильма.

— Называй как хочешь, но это, несомненно, мир снов и иллюзий, а настоящий — где-то там… — он мотнул в сторону усатой мордой. — А этот мир способен держать нас под контролем. Этакая специфическая тюрьма для разума, до которой на самом деле нельзя — да, нельзя! — дотронуться рукой. Конечный, замкнутый мир с захлопнутыми дверями и ключами от них у его главных хранителей.

— Зурпарши?

— Они! Хранители, часовые, судьи, решающие здесь всё. Некий основополагающий принцип этого места. Их почти никто не видел, но происходящее вокруг идёт по их сценарию и с их молчаливого согласия. А вот хойши — исполнительные слуги, существа, которые помогают делать иллюзию более натуральной и конкретной. Они могут принимать любой облик — чаще всего тот, который хочется увидеть попавшему сюда. Умершие родители, жена, дети, самые просветленные учителя — всё к услугам посетителя, только сделай милость захотеть, понимаешь?! Одно дело, когда спящий сам создает свою иллюзию сновидения: в таком случае видение призрачно, отрывисто и зыбко. Совсем другое дело, когда ему помогает хойш: вот тут-то воссозданные образы тянут почти на настоящие, — он глянул на следы, оставшиеся на дорожке, — такие живые и осязаемые.

— Бедный Фастгул'х! Ему придётся во второй раз расстаться со своими близкими, причём уже сознательно. А моаны? Кто такие моаны? — вдруг вспомнилось, что хойши хотят сделать из мальчика какого-то моана.

— О, это отдельная тема! — ответил кот, зыркнув в сторону горящих окон на втором этаже. — Начнём с того, что по пространству иллюзий и сновидений бродят все, кому не лень: и спящие, и сумасшедшие, и наркоманы, и медитирующие, и те, кто находится в бессознательном состоянии — как наш Фастгул'х, например. Миллионы бывают здесь, но рано или поздно просыпаются, не веря в реальность только что увиденного. Все они влияют на это пространство, разрушая или созидая его, и чем богаче внутренний мир путешественника, тем ярче проявляется и этот. И ладно бы миру сновидений было бы достаточно приходяще-уходящих, так иногда он забирает путника себе целиком, делая его одним из здешних жителей.

— Как это — целиком? — опешил я. — А как же спящее тело?

— А тело там пропадает, а здесь появляется по возможности максимально плотным. Надо ли говорить, что живёт такой пленник сколь угодно долго и счастливо, проявляя и обогащая призрачную страну своими фантазиями или бреднями, становясь её почётным узником и неотъемлемой частью — моаном. Конечно же, моаны рьяно охраняют свою новую родину, без которой они уже не могут существовать. Вот поэтому я и говорю, что увести отсюда моана практически невозможно!

— Но, может быть, ещё не поздно? Ведь тело Фастгул’ха сейчас дремлет под охраной Зорра и Враххильдорста?

— Надеюсь что так. Во всяком случае, если он начнёт исчезать, то твои друзья ничего не смогут сделать. Или… ты думаешь по-другому? — он натянуто улыбнулся, вздохнул и поднялся. — Пойдём!

— Yes! Чего сидеть тут, как два снеговика? — я отряхнулся.

Мы наперегонки взлетели по гулкому крылечку и одновременно толкнули дверь. Та на удивление уступчиво, как будто ожидая этого толчка, распахнулась и приняла нас внутрь с порцией морозного воздуха.

Не останавливаясь, мы рванули дальше, перепрыгивая через ступеньки, не оглядываясь на забытую распахнутую дверь и несмолкающие сомнения, переполнявшие душу. Красная пожарная кнопка звонка утонула в дверном косяке.

— Сейчас, сейчас иду! — приветливый голос Яллы неожиданно болезненно резанул слух. Кто бы подумал, что можно так привязаться к вскользь увиденной женщине: мы и были знакомы-то всего ничего. Впрочем, одна Ишк'йятта знает, сколько нужно… Кот больно царапнул мою руку. Я зашипел на него совсем по-кошачьи и лизнул свежую царапину. Солоноватый вкус крови стремительно вернул мне ощущение ускользающей реальности. Мне что, теперь придется каждый раз свою кровь пить, чтобы не терять нить происходящего?! А может, сойдёт чужая? Не хватало ещё, чтобы клыки отрасли. Здесь, как я понимаю, и это возможно!