Елена Дорошкевич - Крик дафэна [СИ с издательской обложкой]

Что, котище, примем предложение? По глазам вижу, что кататься любишь, даром, что катт. Запрыгивай! Я приоткрыл заднюю дверцу. Водитель присвистнул, но от комментариев воздержался — молодец, боевой мужик! Никакого заднего хода! А если бы я был с тигром?

— Вот это кот! Почти тигр! — восхищённо проговорил он. — Люблю кошек. Считай, тебе повезло. С таким пассажиром точно бесплатно довезу.

Что ж, повезло так повезло. Мы блаженно устроились на предусмотрительно застеленном сиденье, почти хором мурлыкая от удовлетворения внезапно свалившейся на нас передышкой. Я торжественно хлопнул дверцей, едва ли не злорадно отгораживаясь от промозглой сырости внешнего пространства, мгновенно превратившегося в телевизионное изображение на экранах машинных окон. Теперь мне снегопад даже нравился, как некая абстрактная категория, живописно динамичная и обособленная.

Незаметно машина тронулась с места, осторожно раздвигая колесами необъятную лужу.

— И откуда вы, такие колоритные? — жизнерадостно поинтересовался водитель, явно обращаясь к нам обоим. — Вы откуда и куда, дорогие господа? Из цирка сбежали или с выставки экзотических животных?

— За комплимент, конечно, спасибо, — вместо меня басовито пробубнил кот, так естественно, что впереди сидящий даже не оглянулся. — Делать нам нечего — тратиться на развлечения…

— Едем в институт на опыты, — тихонько подсказал я ему. — Жизнь, посвящённая науке.

Кот возмущенно фыркнул и замолчал, якобы заинтересованно уставившись в окно, как будто там было хоть что-нибудь видно кроме снега и одинаковых мокрых стен, проплывавших мимо.

— Так куда путь-то держите? — чуть настойчивее повторил свой вопрос таксист, неуловимо напрягаясь затылком и сутулой спиной.

— Теперь уж и не знаю, — почти честно признался я, не в силах реагировать на так некстати проявляющуюся дотошность совершенно чужого человека. — Вот кот на меня свалился, можно сказать, прямо с неба…

— Подарили, что ли, или нашёл? — чуть миролюбивее усмехнулся водитель, впрочем, так же целеустремленно ожидая ответа.

— Можно сказать и «да», — согласился я неизвестно с чем. — Одно точно: я с ним теперь никогда не расстанусь!

Кот вздохнул и, отвернувшись от окна, пододвинулся ко мне поближе.

— И правильно. Еще чего! — понимающе закивал обладатель такси и звучного имени.

Кстати, как там его? Мариан Вяземундович Троепольский! Ого!

— У вас такое имя необычное, — невпопад начал я. — В честь кого-то или… повезло?

— В честь, в честь! — будто ожидая вопрос, подхватил водитель. — Только не кого-то, а чего-то. Дерево есть такое — вяз. Оно у нас в семье очень почитается, и его название обязательно встречается в имени или фамилии. «Мариан» тоже заключает в себе это понятие, так как тотем Мариана — дерево вяз.

Было заметно, что говорить на эту тему он любил. До самозабвения. Прерывать его не хотелось, но я всё же спросил:

— А… Вяземский Троян Модестович вам случайно не родственник? Уж больно имя соответствующее.

— Может быть, может быть… — задумчиво согласился тот, вдруг почему-то увлекшись дорогой, хотя она ничем не отличалась от той, которая была минуту назад. — А это кто? — рассеянно добавил он, сворачивая с широкой улицы в какой-то грязный проулок.

— Профессор наш, — ответил я, опасливо взирая на его манипуляции. — А мы куда?

— А-а, профессор. Понятно. А я думал, что граф какой или император… Куда, куда… Так ближе к цели, то есть, к центру.

Его руки с нервными хваткими пальцами ловко, прямо-таки артистически крутили руль. Поворот, ещё поворот. Тикающие дворники старательно протирали лобовое стекло, открывая нашему взору пугающе близкие углы домов, стремительно уворачивавшиеся от едущей машины. Поворот, тёмный пролёт летящей навстречу арки, кот, вцепившийся в обивку сиденья… В какое-то мгновение нас неумолимо качнуло вправо и вперёд, чуть приподнимая меня над сидением, на манер любопытно заглядывающего юного пассажира — мол, что там впереди?

Нет, всё-таки, наш Троян Модестович ему родственник. Правда-правда, есть нечто неуловимо схожее.

— Вы, извините меня, уж точно похожи на… — такси вильнуло, и я так и не изрёк своё обличающее откровение, развернувшись носом в сторону крошечной иконки, прикрепленной прямо за рулём, такой, какие водители любят помещать в своих машинах: божья матерь с младенцем на руках — как говорится, спаси и сохрани.

Изображение было мелким, но, сохраняя каноны в целом, тем не менее, разительно отличалось от привычного. Взять хотя бы татуировки на руках и у мадонны, и у младенца… Надо же! Действительно, татуировки?!

— Нравится? — вкрадчивым голосом заслуженного экскурсовода поинтересовался Тро… Мариан Вяземундович, который потихоньку начинал у меня совмещаться с профессором. — Оч-чень модный нынче художник. Мало того, что модный, так ещё и талантливый. Как же его? Вот память стала! Сейчас, сейчас. А-аа… Василь… Гоген, Попен, Допен… Дахен! Вспомнил — Дафэн! А впрочем, неважно. Наш, русский, даром что иммигрант. Куда-то уехал то ли путешествовать, то ли жить заграницу… Смотри! А, какова?!

В его голосе сквозило столько гордости и скрытого понимания, будто это он сам нарисовал картину.

Я вытянул шею, всматриваясь в изображение: да, татуировки что надо, высший класс! Как у дриальдальдинны… О чём это я? Причём же здесь дриады? А ведь точно, нарисована-то самая настоящая дриада. Эх, мелко да и темно, лица не разобрать — лампу бы поярче!.. Машина притормозила около большого магазина с горящими витринами. На минуту в салоне такси стало светлее.

Странная картина, обезоруживающая: художник в стремлении сделать мадонну как можно живее и одновременно загадочнее зашёл так далеко, что, так сказать, вернулся с другой стороны, придав всей её фигуре, лицу, чуть неловкому поддерживающему жесту столько нечеловеческой мудрости и красоты, что было решительно непонятно, как мир не рухнул, явив всем существо столь прекрасное и совершенное, полностью перечеркивающее весь смысл какого-то поиска абстрактной истины. Вот же он, миг откровения, пойманный и запертый в крошечном кусочке бумаги, доступный каждому и недоступный никому.

Я вздохнул… Диллинь, любовь моя… Мне не нужно больше мучительно вглядываться в случайное и такое неслучайное изображение. Зачем мне нарисованное лицо, если я и так уже знаю, что это ты. Ты, и больше никто.

Не в силах смотреть на портрет, я выглянул из окна машины.

Два десятка телевизоров на витрине магазина синхронно изливались безмолвно журчащими ручьями, танцевали качающимися ветками деревьев и разлетались птицами: шёл рекламный ролик о природе — спасём экологию и всё такое прочее… Лес. Маленький мальчик, играющий со щенком на берегу. Почему мне стало так тревожно и неловко, будто эта сцена незатейливого счастья была ложью? Что-то нестерпимо просилось наружу, стучась вдруг ускорившимся сердцем. Что-то… Что? Мальчик и щенок… Я сосредоточился на экранах, пытаясь найти разгадку казалось бы в совершенно несущественном эпизоде. Мальчик и щенок… Чего-то не хватало в этом сюжете, чего-то очень важного. Секунда — и это что-то не заставило себя ждать.