Синтия Хэнд - Свободная [litres]

– У нас нет времени, – бросаю я через плечо, несясь к машине, а затем добавляю: – Нам нужно идти. Прости.

Как только я забираюсь в пикап, Кристиан разворачивается и мчит в Джексон, разбрызгивая гравий на подъездной дорожке. А меня охватывает чувство, что испытания, о которых говорил папа, уже начались.

Когда мы пересекаем границу города, мне приходит сообщение от Анджелы: «Пот лк». Я не понимаю, что это значит, но мое плохое предчувствие лишь усиливается. Так что вряд ли стоит удивляться, что входная дверь «Подвязки» приоткрыта. Но мы с Кристианом напрягаемся. Анджела Зербино всегда запирает замки, особенно в нерабочее время, потому что в прошлом году несколько пьяных туристов ворвались в театр, украли из гримерок костюмы и отправились разгуливать по городу в нижних юбках. Кристиан аккуратно приоткрывает дверь, и мы прокрадываемся в вестибюль. Здесь никого нет. Он останавливается и осматривает замки. Но на них нет никаких повреждений. А значит, их не взламывали.

Я пересекаю вестибюль, подхожу к красному бархатному занавесу, отделяющему переднюю часть дома от зрительного зала, и отодвигаю его в сторону. Свет выключен. Театр окутывает тьма, возрождающая мои худшие страхи, поэтому я тут же отворачиваюсь.

Сверху доносятся приглушенные голоса, а затем звук, похожий на скрип ножек стула по полу.

Я неуверенно кошусь на Кристиана.

«Что нам делать?»

Он кивает в сторону лестницы, которая ведет на второй этаж, и мы медленно поднимаемся по ступенькам. Стараясь не шуметь, мы останавливаемся на верхней площадке и прислушиваемся к происходящему за закрытой дверью, из-под которой пробивается полоса яркого света.

Меня охватывает желание постучать, будто если я буду вести себя как ни в чем не бывало, то окажется, что ничего и не произошло. Словно на мой стук откроет Анна, а затем без тени улыбки спросит, что мы здесь позабыли в такой поздний час, но все равно отведет к Анджеле, а подруга оторвется от книги, которую читает, развалившись на кровати, посмотрит на нас и спросит: «Серьезно? Вы такие параноики, что не смогли дождаться утра?»

Словно если я постучу, то по ту сторону двери не окажется никакого зла.

Покачав головой, Кристиан останавливает меня.

«Что ты чувствуешь?» – мысленно спрашивает он.

Я открываю разум и убираю стену вокруг своего сознания, которую даже не осознавала, что выстроила. Меня тут же захлестывает скорбь и такая пронизывающая, всепоглощающая боль, что перехватывает дыхание. Я прислоняюсь к стене и пытаюсь прорваться сквозь скорбь, чтобы определить ее источник, но перед глазами всплывает лишь женское тело, плавающее в воде лицом вниз, пока ее темные волосы колышутся вокруг головы. Это падший – о, да, это определенно падший ангел, – но не Семъйяза. Окружающая его скорбь отличается от скорби Сэма. Она злее, яростнее и вызвана агонией, которая длится множество веков. Но, несмотря на это, ее как будто сдерживают, не из жалости к окружающим, а из желания добиться определенной цели и уничтожить всех.

«Там Чернокрылый, – мысленно говорю я Кристиану, стараясь направлять слова лишь ему, как учил нас папа. – Причем высшего порядка. Больше мне ничего не удалось понять, его скорбь заглушает все остальное. А ты что-нибудь почувствовал? Можешь прочитать их мысли?»

«Там как минимум семь человек, – закрывая глаза, отвечает он. – Сложно сказать точнее».

– Я же уже сказала, что тебе здесь не рады, – вдруг раздается тихий испуганный голос. – Уходи отсюда.

– Ай-ай-ай, Анна, – звучит еще один голос, в котором слышится та же мелодичность, что и у папы. – Разве можно так обращаться со старым другом?

– Ты никогда не был моим другом, – огрызается Анна. – Скорее уж ошибкой. Грехом.

– Грехом? – переспрашивает он. – Я польщен.

– Я обличаю тебя. Во имя Иисуса Христа. Изыди.

– Ох, не надо так драматизировать, – с явным раздражением говорит он. – Мы пришли сюда не из-за тебя.

– А зачем же? – уверенно и совершенно спокойно спрашивает Анджела, будто перед ней не стоит Чернокрылый. – Чего вы хотите?

– Мы пришли взглянуть на ребенка, – отвечает он.

Мы с Кристианом обмениваемся встревоженными взглядами, в которых читается один и тот же вопрос: «Где Уэбстер?»

– Ребенка? – с некоторым удивлением повторяет Анджела. – Зачем?

– Пенемуэ хочется увидеть малыша, как и мне. Я ведь его дед.

«Проклятье. Пен тоже здесь, – думаю я. – Но… значит, второй падший – это отец Анджелы?»

– Ты ему никто, Азазель, – выплевывает Анна. – Пустое место.

Я тут же выуживаю из памяти все, что мне удалось собрать об этом Чернокрылом за последний год: коллекционер; настоящий злодей, который не остановится ни перед чем ради цели завербовать или уничтожить всех Трипларов на земле; брат Семъйязы, отобравший у него должность лидера Наблюдателей. «Он очень опасен, – говорил мне папа. – Безжалостный. Решительный. Он берет то, что хочет, и, если увидит вас и поймет, кто вы, вам несдобровать». Меня охватывает нестерпимое и инстинктивное желание убраться отсюда подальше. Спуститься по лестнице и унестись без оглядки. Но я стискиваю зубы и заставляю себя оставаться на месте.

– Его здесь нет, – говорит Анджела. В ее голосе не слышно и капли испуга, а лишь напускное раздражение от их вторжения. – Ты бы мог позвонить, Пен, и я бы все тебе рассказала. Не пришлось бы проделывать весь этот путь.

Азазель смеется. И от этого звука у меня по коже расползаются мурашки.

– Позвонить? – удивленно переспрашивает он. – Но тогда где же ребенок?

– Я его отдала.

– Отдала? Кому?

– Милой паре, отчаянно желающей завести ребенка, которую нашла в Агентстве по усыновлению. Папа – музыкант, а мама – кондитер. А значит, его всегда будет окружать музыка и хорошая еда.

– Хм, – задумчиво хмыкает Азазель. – А Пенемуэ не сомневался, что ты оставишь ребенка себе. Ведь так?

– Да, – подтверждает еще один голос, в котором трудно узнать Пена, потому что он звучит невероятно хрипло. – Она говорила, что оставит ребенка.

– Сына, – поправляет Анджела. – Но я передумала, когда поняла, что ты меня бросаешь. – В ее голосе отчетливо звучит горечь. – Послушай, я не особо люблю детей. К тому же мне всего девятнадцать, я учусь в Стэнфорде и не захотела отказываться от своей жизни. Так что решила не обременять себя ребенком и отдала его людям, которые о нем позаботятся.

Мне не видно, что происходит за дверью, но я с легкостью могу представить, как Анджела стоит перед ними с безразличным выражением лица, которое появляется у нее, когда она пытается что-то скрыть. Уверена, сейчас одна ее нога отставлена в сторону, а голова наклонена, будто ей не верится, что они все еще продолжают обсуждать эту тему.