Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток [СИ]

Энана кивнула, словно прислушиваясь к каким-то своим мыслям.

- Тебе не хватало Наар. Теперь ты доволен? Ты виделся с ней?

Улыбка Слепого Обманщика слегка потеплела.

- На что ты надеялся, затевая всё это?

- Разве я скрывал от тебя, сестрица? Я хочу вернуться домой.

Женщина повернулась к нему, поражённая.

- О! Я не знала. Я даже не думала, что кто-то способен на это безумие. Разбитую чашку не сделать целой. Никому из нас это не под силу.

- Нам - да. Но есть и другие.

Лёгким, почти незаметным жестом Эмор указал на недвижного отрока, облачённого лишь в узкие ленты бинтов. Одна из девушек смачивала салфеткой пересохшие губы Энтреа. Остальные скромно и почти неслышно удалились.

От внимания Энаны не укрылась ни одна линия худого, но ладного тела.

- Не знаю. Может быть, я просто не вижу того, что доступно увидеть тебе. Передо мной - дитя, побывавшее на волоске от бесславной безвременной смерти. Она и сейчас ещё ближе, чем нужно. Я знаю, что его рождение было рассчитано силами Тьмы, чтобы дать Ангромади инструмент его влияния на земле, ключ от его тюрьмы - но не замечаю признаков какого-то особого могущества. Похоже, ты немало от меня скрываешь - иначе твои надежды выглядят очень глупо. И ещё - мы всегда были заодно, но эти надежды навряд ли когда-нибудь станут моими.

Эмор повернулся к собеседнице. Казалось, он пристально вглядывается в её лицо сквозь повязку.

- Тысячи жадных глаз... они забирают больше, чем ты отдаёшь. Я всегда буду с тобой заодно, даже если ты будешь думать, что это не так. А мальчик... дай ему себя проявить. Пожелай ты ему помочь, он был бы уже на ногах.

- Пусть сам пытает свою судьбу. Что-нибудь ещё я могу сделать - для тебя?

- Конечно. Сними платок.

Казалось, Энана хотела что-то возразить, но не нашлась с ответом. Пожав плечами, она медленно распустила узел платка и стянула с головы плотную ткань. Высвободившаяся масса блестящих чёрных волос окутала её плечи, крутыми завитками упала на грудь и окружила лицо подвижными волнистыми прядями. Лицо Энаны - строгое и очень взрослое - почти не изменилось, но сквозь прежние черты проступила властная, царственная, ослепительная красота, - и пространство вокруг богини тоже преобразилось.

Многослойным сиреневым сумраком заволокло светлый зал, в окна которого ещё недавно сквозь яркие зеленые листья било солнце. Сумрак тоже был светом - но особым, светом другого мира, открывающим новые глубины реальности. До сих пор неприметное платье Энаны заиграло россыпями серебряных искр, в волосах закачались цепочки с подвесками в виде полумесяцев. На стенах проступили призрачные, светящиеся фрески. Разноцветные кораблики плыли на всех парусах по нарисованным волнам, голоногие жницы кланялись золотому полю, пастухи гнали по дороге стадо - и каждая корова несла на голове тонкий рогатый месяц.

Между плитами пола проклюнулась молодая поросль, - и вот уже вокруг поднимался небывалый волшебный сад. Побеги цеплялись за ноги, карабкались на стены. Набухали и лопались бутоны, вываливая многочисленные языки лепестков, цветущие шапки болотных трав распускались, как праздничные фейерверки. Всё тянулось, вилось, ветвилось и колыхалось. И вот, меж стеблей и лиан стало видно, как отступили и растворились во тьме стены, а вместо потолка распростёрлось удивительно тесно заполненное огнями небо, переливающееся жаром, как угли в жерле огромной печи.

Из под тёмной повязки на белом лице бессмертного бежали слёзы.

Девушка в покрывале вскрикнула и лишилась чувств, - и вот уже новые ростки пробили тонкую золотистую ткань, выпивая, высасывая сладкие соки молодого тела, приобщая проснувшуюся душу к неукротимому и мощному движению стихии. Стихии первобытной женственности - безрассудной, слепой, природной страсти рождать, умножаться, произрастать.

Эмор ловко отбросил ногой плеть лианы, упавшую слишком близко к Энтреа. Энана усмехнулась - весь мир дрогнул до самых звёзд и затрепетал, зарокотал, отозвался подземным гулом - и растительность отступила за пределы широкого круга, став подобием огромной беседки или сквозным цветущим храмом.

Со всех сторон наплывали волны запахов, говорящих о тайнах плоти и страсти, о делах, творящихся под покровом тьмы, о дарах, разверзающих чрево - дающих и отнимающих жизнь. Воздух пел песню, которую издавна поёт весенний ветер каждой вошедшей в пору девушке - приглашал в путешествие в страну ночи, обещая боль - а потом сладость, а потом - притихшее ожидание чудесной награды, перед которой меркнет любая сладость. Мало кто из девушек слушал эту песню до конца, а ведь дальше там было снова про боль и утрату иллюзий, про звериную нежность к беспомощному тёплому комочку, являющую собой наибольшее счастье земного удела каждой из женщин, - и про рождённый вместе с комочком постоянный, холодный, утробный страх, делающий поистине жалким этот удел.

Лишь припавшим к лону богини было дано освободиться от страхов, стать частью силы, вершащей пути рождений и умираний. Но свою плату богиня брала всегда.

Пожалуй, во всём мире не нашлось бы ничего более чуждого Энтреа, чем те энергии, что клубились сейчас вокруг его постели. В отличие от многих, он не носил в своей душе призрачного двойника противоположного пола. Он весь был - как пущенная стрела, летящая точно в цель - и эта цель не имела ничего общего с продлением человеческого рода. Однако каким-то немыслимым образом призыв богини нарушил дурное равновесие между жизнью и смертью, в котором пребывала личность юного мага. Женская половина души Энтреа всё-таки существовала. Прикосновение к ней могло помочь залечить страшные раны, повредившие не только тело Энтреа, но и самую его глубинную суть.

Энтреа едва подозревал о своём двойнике, изредка безотчётно улавливая приметы присутствия Фран в своих мыслях. Но теперь каким-то сверхъестественным, неожиданно проснувшимся чутьём он заметил далёкий огонёк её жизни и рванул навстречу. Тёмные крылья отчаяния несли его над землёй, внизу стелились дороги, поля и города, блестели ленты рек - но ему не было до них никакого дела. Его тянуло дальше, на восток - в осаждённый и взятый приступом город, где в ловушке кольца крепостных стен билось сердце в точности такое же, как у него самого.

Дух Энтреа кружил над городом как большая хищная птица, как воздушный змей, связанный невидимой ниткой с маленькой сильной рукой. Его промедление не проистекало от нерешительности - он всего лишь был очень слаб и тратил последние силы, вызывая, собирая остатки своего "я" из мрака апатии и беспамятства. И в то же время его талант, его необычайная магическая одарённость, его пробуждённое могущество - они никуда не исчезли,- и какая-то отдельная часть ума Энтреа в мельчайших подробностях проницала всё, происходящее в окрестностях Таомеры и внутри её стен. Он видел, как храбро сражались защитники города - и как мало было этих защитников перед лицом роксахорова войска. Видел, как была прорвана и смята оборона: поток нападающих перехлестнул крепостные зубцы и вскоре выплеснулся на улицы, азартно, играючи добивая разрозненных ополченцев. Кое-где горожане ещё держались - стрелкам из крепостной башни пару раз удалось отразить натиск на ворота, и теперь там возникли затор и некоторая неопределённость.