Светлана Жуковского - Дети разбитого зеркала. На восток [СИ]

...сквозь разбитые окна начали пробиваться первые утренние лучи, медленно прорисовывая изломы складок многочисленных кусков ткани, скомканных, скрученных и размётанных по всему пространству заброшенной лавочки. На гребнях изломов мягко проступала пыльца чистых нежных оттенков - изумрудных, пунцовых, лимонных, заискрилась рябь золотого и серебряного шитья. В дальнем от окна углу складки драпировок сходились водоворотом в подобие воронки, на дне которой, словно паук в центре паутины, лежало человеческое тело. Пластом, ничком, с неловко вывернутой рукою.

Лица лежащего не было видно, но Джеди он сразу не понравился, ещё до того, как художник узнал слишком светлые волосы и подростковую хрупкость фигуры. И только потом пришла догадка - Ченан не зря боялся, что с Амей Коатом произошло какое-то несчастье. Но магия не помогла Принцу узнать о случившемся. Значит, варварский амулет обладает особенной силой, раз Джеди видит змеёныша и даже, кажется, ощущает запах нечистой плоти и засохшей крови.

Время тягостно тянулось, но видение не отпускало. Солнце поднялось выше и заиграло в крупной резьбе деревянной мебели и богатой зеркальной раме. Наконец, из логова Змея послышалось какое-то движение. Медленно и мучительно скрюченная фигура приподнялась, ощупывая лицо и шею, осторожно пробуя повернуть голову, судорожно, со стоном, вдыхая перед очередной болезненной попыткой. Один из хаотичных, на первый взгляд, бросков из стороны в сторону вынес изломанное тело к большому зеркалу, где страдальцу удалось слегка распрямиться, совладав с сотрясающим ознобом и уплывающим из-под ног полом.

Из зеркала глянул на Джеди Змей, - но, в отличие от Змея из предыдущего видения, цветущего, как бутон среди чужих мучений, этот Змей, похоже, изрядно хлебнул лиха. Вокруг рта осыпалась коричневая корка засохшей крови. Что-то странное было с шеей - она явно доставляла боль, распухла и побагровела. Тонкие девичьи пальцы скользили по коже, изучая телесный урон. Когда существо попыталось открыть рот, с трудом разлепив спёкшиеся от крови губы, Джеди почти удивился, не увидев так часто поминаемого в преданиях простонародья змеиного раздвоенного языка. Вместо этого он вспомнил приятеля из далёкого детства, свалившегося с лестницы и так страшно прикусившего язык, что больше месяца всей его едой были пропущенные через соломинку кисель и простокваша. Смахивало на то, что с Амей Коатом в придачу ко всему приключилось похожее несчастье. И это было так нелепо, что Джеди впервые испытал к змеёнышу какое-то подобие человеческого чувства.

Дальше видение стало обрывочным. Вот змеёныш пытается оттереть с лица засохшую корку. Он выглядит ощутимо бодрее, но красоты ему это не добавляет. Вот его вниманием завладел донёсшийся с улицы шум. Насторожились глаза, движения стали точней и быстрее. С треском отрывается кусок шёлковой материи,- Джеди поражается силе, вдруг появившейся в нежных руках и невольно жалеет дорогую красивую ткань. Змеёныш обматывает шёлк вокруг головы, пряча лицо, как делают в непогоду жители пустыни,- и направляется к выходу.

Последнее, что успевает увидеть художник - пламя пожара, уничтожающего оставленную хозяевами на произвол судьбы лавку вместе со всем недешёвым добром.

Сознание Энтреа напоминало сейчас огромный дом, полный запертых дверей.

Душа, испуганная и нагая, пробиралась на ощупь тёмными коридорами, надеясь найти что-то забытое - или хотя бы вспомнить о потере.

Иногда казалось, что невнятные голоса, доносящиеся откуда-то снаружи, могут в этом помочь.

Голосов было двое - женский и мужской.

- Смотри-ка, - в женском голосе звучала материнская нежность, - как славно всё заживает.

- Он ведь не совсем человек, - задумчиво откликнулся второй.

- Сейчас он вроде ангела - из тех, из старых времён. Дивный возраст. Телесное совершенство, ещё не униженное определённостью пола. Ещё немного - и рисунок изменится. Жаль.

- Дитя превратится в чудовище.

- Я о том, что мальчик станет мужчиной. Впрочем, ты прав, - все вы в чём-то чудовища.

- И только в доме моей госпожи особо везучим помогают узреть путь исправления.

- Не начинай, братец. Знал бы ты, как я рада тебя видеть. Ты нечасто нас навещаешь.

- Я был очень занят в последнее время. Спасал мир. Я тоже рад встрече, сестрица.

В изголовье узкого ложа, на котором покоилось бесчувственное тело Энтреа, стояли женщина в низко повязанном платке и молодой человек, чьи глаза были скрыты полосой чёрного шёлка, отчего его лицо неуловимо напоминало маску с какого-нибудь оренхеладского карнавала. Энана и Эмор наблюдали за тем, как четыре прекрасные девы ловко и осторожно меняли бинты на ранах мальчика, освежали его кожу драгоценными губками, напитанными смешанной с вином и уксусом розовой водой, мыли и расчёсывали его белоснежные волосы. Девы были безмолвны и закутаны с ног до головы в тонкие ткани, сплошь усыпанные тихонько звенящими золотистыми блёстками. Кисти быстро мелькавших рук покрывали сложные узоры, крыльями лазурных стрекоз трепетали подведённые веки. И, кроме запахов душистой воды и благовоний, сильно и свежо веяло от них влажной молодой здоровой плотью, томлением лунных ночей и любовных надежд. Эмор тихо спросил:

- Как вам это удаётся? Каждая из них - словно первая песня соловья по весне.

- Их сила - в их благочестии, - серьёзно сказала Энана. Нет пути достойней, чем дарить людям спасение. Вера творит чудеса.

- Моей веры давно ни на что не хватает. Ей бы просто быть - и с меня довольно. Во что же верят твои пташечки?

- В свою богиню. Ты смеёшься надо мной, милый братец?

- Ничуть. Я растроган. И мне очень нравится стиль ваших духовных практик. Не терпится скорее примкнуть к спасаемым. Как думаешь, я небезнадёжен?

Энана окинула собеседника строгим взглядом.

- Сомневаюсь. Впрочем, развлекайся на здоровье. В этот раз у нас слишком мало гостей. Может, и девушек научишь чему полезному.

- Ну, это-то вряд ли.

- Пожалуй, - вздохнув, согласилась женщина, - всё равно, оставайся подольше. Не сбегай от нас, как всегда.

На лице, похожем на маску, появилась еле заметная улыбка, как на древних скульптурных портретах Слепого Обманщика, перед которыми в старые времена люди приносили жертвы ради успеха в любовных делах - пока не поняли, что от этого нет никакого толка.

- Я ведь бродяга.

- Давно хочу спросить - но почему? Разве плохо иметь, на что опереться? Возделывать свой культ, укреплять людей в вере, придавать смысл их полной скорбей жизни и дарить надежду на окончательное освобождение?

- Я... я боюсь. Боюсь измениться. В миг, когда разбилось Зеркало - я был настоящий. Всё, что случилось потом - опыт ошибок и искажений, бесконечное удаление от источника света, от истины. Теперь, поодиночке - мы не всемогущи. Тысячи жадных глаз имеют над нами странную власть. Потому что каждый из тех, кто смотрит - маленькое, но целое Зеркало. А каждый из нас - только часть давно разбитого, неполного, утраченного Лика.