Светлана Таскаева - Двенадцать звезд

Долгузагар увидел, как на стену, к башенке, где висел колокол, поднялся охтар и начал отбивать время — шесть часов с рассвета. Услышав удары колокола, Орлин ускорил шаг.

Через минуту они вышли на площадь — здесь было людно: гонцы в зеленых плащах, роквэны, лорды со свитами. Эльфы, не похожие на Гвайласа и его товарищей: ростом и статью почти как нумэнорцы, не в зеленом с коричневым, а в белом, сером и синем. От их блистающих серебром одеяний и броней здесь было светло, как на высохшем соляном озере в ясный день, и морадан даже зажмурился на мгновение.

На северной стороне площади, входом к Барад-дуру возвышался большой темный шатер. Флаг перед шатром был приспущен, но Долгузагар знал, что на нем тот же герб, что на черных одеждах стражей, стоявших по обе стороны от входа: Древо и семь звезд, увенчанные шлемом-короной.

Дважды протрубил рог.

— Ждите меня здесь, — сказал Орлин и скрылся в шатре.

Тяжелый полог взвихрился за ним, и на мгновение складки темной материи сложились в знакомый узор убегающего в воронку водоворота. В глубине которого Долгузагар уловил огнистый отблеск как от знака Багрового Ока, горевшего на высоких железных дверях там, наверху.

Там, наверху, закладывало уши, и ты вдруг переставал слышать, до тебя долетали лишь обрывки слов и фраз, как будто остальное уносило ветром. Там, наверху, виски сжимало кольцо боли, и ты знал, что здесь не место смертной плоти. Там, наверху, перед ним распахнулись железные двери, и он сделал шаг вперед.

«Я так и знал, что все это было мороком: побег, эльф, арфа…» — думал он с упавшим сердцем. Это была проверка, испытание, которое он провалил. Возможно, его хотели повысить в должности и сделать комендантом Третьего уровня — ведь тамошний комендант недавно погиб. А может быть, даже главой всей разведки. Или даже… но он все испортил.

Он бесконечно шел между колонн, на которых извивались драконы и змеи. Здесь горели факелы, но они почти ничего не освещали. Как в его сне про Преисподнюю, только наоборот. Да это и была та самая пыточная, где у живых людей вырывали сердце, чтобы превратить их в чудовищ. И он снова шел по ней туда, где в прошлый раз видел растение, состоявшее из пастей и щупалец. И где сейчас видел черный трон с высокой стрельчатой спинкой. И где отблески огня выхватывали из мрака край одежд сидящего — край уходящей в ничто воронки.

«Приветствую тебя, Долгузагар, сын Мэнэльзагара».

Голос заполнил собой и залу, и голову человека.

«Приветствую тебя, Комендант Темной Башни и Мой Глас».

Долгузагар застыл, как громом пораженный.

«Но…» — начал он.

«Верой и правдой служил ты мне все эти годы. Ныне по праву заслуг и старшинства прими великую честь — награду, которую другие не обрели, унижаясь и предавая. Разве не всякий в твоем народе мечтает занять место одесную меня?»

Была тут какая-то маленькая ошибка, еле заметная неправильность, но Долгузагар никак не мог сообразить, в чем дело. «Наяву, а кажется, будто во сне», — подумал он.

«Ныне вознесу тебя надо всеми смертными, поставлю во главе всех моих воинств — и не будет у твоего могущества предела помимо моей воли».

Говорящий поднялся — в темноте Долгузагар уловил это движение лишь по кожистому шороху, как от крыльев летучих мышей, — и начал спускаться по лестнице к человеку, стоящему у ее подножья.

«Единственное условие — ты должен вернуть мне свое сердце».

Долгузагар опешил.

«Но я думал…» — и он положил руку себе на грудь, словно ища рану, дыру, пустоту.

И ощутил что-то теплое и трепещущее. Как будто в клетке ребер у него поселилась небольшая птица, непоседливая и шустрая, вроде певчего дрозда или степного жаворонка-джурбая, с горлышком, в котором переливается серебристая трель.

«Отдай мне его!»

Долгузагар по-прежнему стоял прижав руку к груди.

«Нет, я не могу…» — прошептал он, чувствуя, как испуганно замерла под ладонью птаха, его новое живое сердце.

«Ты уже один раз отдал мне сердце по собственной воле! Верни мне то, что украл твой глупый эльф!»

«Глупый эльф?»

Долгузагар опустил глаза и увидел, что его черная, поистине королевская мантия, усыпанная черными как ночь алмазами, шерлами и обсидианами, скреплена на груди простенькой медной застежкой в виде листа остролиста.

«Так все было на самом деле? — спросил он. — Но ведь это значит, что Ты…»

«Что?»

«Что Ты мертв».

Собеседник Долгузагара рассмеялся, и зала пошла рябью, как отражение в воде.

«Я? Мертв? Я, Тху, повелитель волколаков, что одолел в поединке песен самого Финрода Фэлагунда? Я, Гортаур Жестокий? Я, Зигур, что смеялся, слыша, как бросают вызов Владыкам Запада трубы обманутого короля? Я, Саурон Ужасный, — мертв?»

«Но я видел, как Тебя убили!»

В лицо Долгузагару пахнуло жаром, как из открытого горнила или из жерла вулкана.

«Что ты можешь знать о жизни и смерти Того, кто был прежде сотворения мира? Того, чей голос звучит в камне, металле и огне Малого Королевства? Как ты можешь судить о подобных делах? Что ты видел, что ты мог видеть, жалкий стихоплет? Кто, кто ты такой?»

«Я не знаю. Но я видел, как тебя поверг смертный».

И в лицо ему ударила ярость моря и ветра против темного пламени, как в день гнева, когда страшной ценой был низвергнут Храм и Саурон лишен телесного облика.

— А гилиат арноэдиад… — в уши Долгузагара вдруг ворвался его собственный голос, от неожиданности он сбился, но продолжал: — Много белых звезд на темно-синем поле, шестиконечная звезда — одна… Корабль с лебедиными крыльями… Двое гибнут, а третий убивает одного… Я видел вас, государь, там, на вершине Горы, вы сражались — и вы победили… Это был сон, я все видел во сне…

Он стоял на коленях, а когда опустил руки, которыми закрывал лицо от ветра, то увидел, что на пальцах блестят слезы.

— Встань, — произнес глубокий незнакомый голос. — Встань и назови свое имя, изиндубэт.

Долгузагар медленно поднялся. Он находился в шатре, верх которого был снят. В тени стен стояли люди, но для морадана существовал лишь тот, кто вместе с ним был в круге света.

Раньше Долгузагар видел его только в бою, издали: тогда семь звезд на щите сына Элэндиля походили на брызги расплавленного металла, а знак Белого Древа казался ветвящейся молнией, не хуже разящего меча в его руке.

Если подумать, мало найдется на свете людей, которым так неблизко собственное имя, как Исильдуру. Взять его отца: разве не был Элэндиль Высокий другом эльфов, разве не был он самым высоким во всем разделенном народе Запада? Или вспомнить Гиль-галада, который в своих сверкающих доспехах казался спустившимся на землю небесным светочем. А в сыне и наследнике Элэндиля не было ничего от Луны, чье имя он носил, ничего от прохладного света и вкрадчивых чар старшего из светил.