Ричард Морган - Хладные легионы [litres]

Она опять протянула руку, ладонью вверх, но как-то странно – словно думала, что рука принадлежит Рингилу, а не ей. Когда он взял ее руку и поднес к губам, Квилиен взглянула на него с равнодушным удивлением, будто понятия не имела, что ее конечность может так двигаться.

Рингил нацепил любезную улыбку, отпустил руку и поклонился. Поспешно вышел из комнаты в коридор. С удивлением обнаружил, что какое-то время не дышал.

Не то чтобы его особо тревожило безумие – Хойран свидетель, во время войны он повидал достаточно, чтобы привыкнуть.

А в Серых Краях оно было, по большому счету, ключом к выживанию.

Но где-то, в сраном провинциальном захолустье, достойном собственного владыки-аристократа, родственники Квилиен из Гриса ели, пили и спали под крышей имения, зная, что она блуждает по миру, пробираясь наощупь, насколько позволяет затуманенный рассудок, и каждый новый день ее жизни похож на ветхий гобелен. Они это знали, они это допустили, и жили с этим, как соучастники преступления, в богатстве и спокойствии. Возможно, они время от времени про нее говорили, напряженно и смущенно, и их бескрайнее самодовольство колыхалось, как океан под натиском шторма, обнажая рифы памяти и тревоги. Или, может, по приказу какого-нибудь патриарха, ее имя произносили только шепотом.

В любом случае они ее бросили, сочтя такую стратегию лучшей.

«По крайней мере, у нее есть пес».

Забавно: про пса он совсем забыл.

Когда они вернулись, его императорское сиятельство Джирал Химран II как раз устроил казнь предателей в Палате разоблаченных секретов.

По приказу Арчет Анашарала все равно доставили во дворец. Она знала императора с той поры, как он был мальчишкой, следила за его восшествием на трон – по-видимому, с меньшим количеством иллюзий, чем у остальных придворных, потому что лишь ее не шокировали начавшиеся чистки, – и она знала, что он потребует встречи с Кормчим, как только услышит о нем.

Может, даже казнь отложит.

Поэтому она – пусть и без воодушевления – отправилась прямо в Палату по украшенным статуями мраморным коридорам Салакского крыла императорской резиденции. Она шла, углубляясь в недра дворца, навстречу крикам, а жажда кринзанца резала нервы словно ножами. Гладкие стены стремящегося вперед коридора изгибались, мерцая тусклой роскошью – большей частью в приглушенных нефритовых и янтарных тонах, но кое-где виднелись яркие медные или черные прожилки, и повсюду были натыканы военные трофеи: картины и скульптуры, привезенные со всех уголков Империи, расставленные по нишам или прибитые к стенам в местах, которые для этих целей не очень подходили.

От полированного камня эхом отражались вопли и мольбы о пощаде, обгоняя друг друга посреди коридоров, кидаясь на Арчет из засады за углом, словно призраки побежденных мертвецов, каким-то образом застрявшие в мраморном сердце уничтожившей их империи.

Салакские каменщики и архитекторы, построившие Палату разоблаченных секретов – так гласила история, – совершили тихое самоубийство, выяснив, для какой цели используют их творение. Арчет тогда была ребенком и не знала наверняка. Когда она выросла, заподозрила куда более прагматичную подоплеку этой байки: его императорское сиятельство Сабал Химран I приказал убить мастеров, чтобы никто никогда не разузнал, какие архитектурные уловки и тайны они с такой любовью вложили в то, что построили.

«Он точно был на такое способен, этот злобный старый ублюдок».

Сабал Завоеватель – первый из Химранов, кто действительно заслужил называться императором. Он умер, когда Арчет была подростком, во время подавления какого-то бунта на восточных окраинах пустыни. Но она помнила, как он поднимал ее, малышку, и какое было выражение на его ястребином лице: словно девочка в его руках – невероятно ценная ваза, которую можно разбить об пол одним быстрым и жестоким движением, пока все отвлеклись.

Много лет спустя она спросила об этом отца, когда скорбь, вызванная смертью матери, выволокла воспоминание из глубин памяти. Но Флараднам и сам был сильно опечален, поэтому обсуждать Сабала – да и любые другие темы – не хотел, отделываясь горькими односложными ответами. «Он бы не посмел, – вот и все, что Арчет удалось вытянуть из него. – Мы были ему нужны – мы всегда и всем были нужны, как и сейчас. Вся эта долбаная династия опирается на нас, как на костыль. И Сабал знал, что я вырвал бы его сраное смертное сердце, если бы он тронул хоть волосок на твоей голове».

Флараднам пережил свое горе и в конце концов задвинул его в дальний угол – или, по крайней мере, научился игнорировать в течение длительного времени, но они так по-настоящему и не обсудили Сабала. Жестокости, случавшиеся на заре Империи, были неразрывно связаны в его сознании со смертью Нантары, и стоило этой теме всплыть в разговоре, как он тотчас переводил беседу в другое русло. И потом, была еще эта «долбаная династия», о которой стоило побеспокоиться – Арчет подросла достаточно, чтобы ее допустили в Совет Капитанов и дали собственную роль в незаметном управлении ихельтетскими делами, которое служило кириатам миссией, средством для достижения иных целей или просто увлечением. Отец снова и снова повторял, что у них есть важные дела.

Так что забудем Сабала Завоевателя, ибо на трон взошел его сын – Джирал I, неуверенный в себе вежливый мальчик, с которым маленькая Арчет играла в пятнашки в садах и коридорах Ан-Монала и во дворце в Ихельтете. Его авторитет владыки был далек от гарантированного. Флараднам и Грашгал потратили десятилетия на подавление узурпаторов, укрепление границ и законов, выковывая из новенькой Империи инструмент, хотя бы отчасти годный для постоянного руководства политикой в регионе, и закаляя его.

А после Джирала I был Сабал II – определенно, реинкарнация деда, жестокого и проницательного, блестящего полководца. В Ан-Монале все вздохнули с облегчением и отступили, дав ему возможность вдосталь помахать мечом.

Потом пришел Акал Великий – наверное, лучший из всех.

И вот настал черед Джирала II. За грехи Арчет он достался ей одной. Иногда она спрашивала себя – как сейчас, – отчего бы не плюнуть на все?

Но старые привычки умирают с трудом.

Она одолела последний поворот коридора с его стенами из молочного, испещренного прожилками камня – в лицо ударили по-настоящему громкие пронзительные вопли, ей едва удалось не вздрогнуть, – и, пройдя под тяжелым мраморным изгибом входной арки, вышла на Выступ Чести.

Участники казни заметили ее прибытие не сразу – все внимание было сосредоточено на деле, и с учетом того, какие звуки издавали осужденные, она могла въехать на боевом коне в полном доспехе и все равно остаться незамеченной. Она насчитала около двадцати человек в общей сложности: палачи и подмастерья в мрачных серо-фиолетовых нарядах своей гильдии, пара судей в мантиях, следящих за исполнением приговора, и несколько аристократов с крепким желудком, которым захотелось выслужиться перед императором.