Федор Чешко - Изверги [= Урман] [litres]

На какой-то миг все будто оцепенели.

И пришлых стариков, и хозяев больше всего поразило не опасное перебрасывание ножом, а то, что Волк, оказывается, счел возможным быть при оружии близ Родового Огнища. А ведь знал же, что это означает – во всех Вятковых племенах обычай один… Ножик-то, конечно, махонький; лезвие длиною всего лишь в ладонь, но его плавный и какой-то очень злой выгиб не позволил обмануться этой малостью даже плоховато сведущему в ратных игрушках Яромиру. Такой нож мог иметь лишь одно назначение: убивать.

Выходка Волка казалась до того возмутительной, что именно возмутиться-то никому и в голову не пришло.

А сын "старейшины над старейшинами" как ни в чем не бывало сказал:

– Благодарствую.

Он выдернул нож из стола, повертел его в пальцах и хитро скосился на Кудеслава:

– Скажи, друг-брат, а не скучновато ли ты нынче живешь? Не хочешь ли жизни повеселее?

– Нет, – Мечник вновь сгорбатился над столом.

– Ну, гляди. Но если вдруг захочешь… – не договорив, Волк набил рот кабаньим мясом.

Затеявшуюся было молчанку прервал Яромир.

– Видишь, воевода, – сказал он усмешливо, – не так-то, оказывается, легко совладать с мокшанской общиной. Да вроде сейчас это и ни к чему. Была у нас с ними распря, правда твоя, да ведь помирились же, рассудили меж собою по справедливости! Так что благодарю за бескорыстную заботу, но от помощи твоей позволь отказаться. И за будущее наше злой тревогой не изводись: уж если кто нас обидит, мы как-нибудь сумеем дать окорот. Даже если ворог окажется пострашнее мокшан – и то совладаем. Как эти… ну, Мечник, скажи!

– Лийвь, – буркнул Мечник.

– Во-во, как она самая, – Яромир удовлетворенно вздохнул.

Толстой выжидательно покосился на Волка и, видя, что тот не собирается отвечать, заговорил сам:

– Ну, хорошо. Беседовали мы долго, пространно; даже урманскую быль (или небыль?) успели послушать… – голос тщедушного на вид старика резал слух этаким железным позвякиванием. – Ты, старейшина, понял нас, мы поняли тебя. Хорошо. Но не думаешь ли ты, что в делах, касаемых будущего всей верви, решать должен общинный сход?

Яромир сощурился:

– Больно уж неудачную пору выбрали вы для вашего гостевания. Многие охотники ушли на весенние промыслы; многие бортники да углежоги уже в чащу-матушку забрались. Кого же мне на сход кликать? Ребятишек да баб? Снова же таки не сегодня-завтра челнам прийдет срок на торг отправляться… Нет, нынче нам не до схода. Вот может быть ближе к лету…

– Добро, – с неожиданной охотой вдруг согласился Волк.

Он встал и поклонился сперва Родовому Огнищу, потом Белоконю, Яромиру и Кудеславу. Толстой и Гроза торопливо последовали его примеру.

Старейшина, волхв и Мечник поднялись и отдали поклоны.

– Благодарствуем кров сей за ласку да угощение, – сказал Волк, – однако же нам пора в обратный путь. А ты думай, старейшина. Наше дело соловьиное: мы свое просвистали, а там уж тебе решать, ночь на дворе или что. Ежели чего надумаешь, аль надобность какая во мне возникнет – дай знать. Я у Грозы еще долгонько буду гостить.

Он повернулся и пошел к двери. Проходя мимо Кудеслава, воевода легонько задел его локтем, шепнул: "Ты тоже думай!"

Когда хлопнула, закрываясь за вышедшими гостями, дверь общинной избы, Мечник тяжело опустился на скамью. Жажда снова вернулась, но у Кудеслава не было сил не только дотянуться до жбана с водой – даже просто рукой шевельнуть казалось немыслимым. Перед глазами клубился желтоватый туман, лицо и спина взмокли, все тело сотрясала мелкая частая дрожь… Он почувствовал на лбу чью-то ладонь, показавшуюся сперва куском мягкого талого льда; сквозь застившую взор муть разглядел внимательно-хмурые глаза Белоконя и будто откуда-то издалека услыхал его голос – очевидно, ответ на Яромиров вопрос:

– Плохие дела. У него лихоманка – и как только он умудрился подцепить об этой поре… Да еще я, старый дурень, со своим зельем… Но кто же мог знать, что он хворый… Смочи-ка водой какую-нибудь холстину и дай мне… Знаешь, старейшина, боюсь, что не вести ему нынешней весной челны на Торжище.

Яромир сунул в руку волхву мокрую, капающую водой тряпицу. Белоконь отер ею лицо Кудеслава, и тому вроде полегчало – во всяком случае, видеть и слышать он стал гораздо лучше. Например, Мечник расслышал угрюмое сопение Яромира, его тяжкие, но негромкие шаги (мягкие постолы по утоптанной земле)…

Кудеслав видел, как старейшина сдвинул занавес, отгораживающий женскую половину, и там вдруг обнаружились Велимир, Божен и медвежатник Путята, снаряженные так, будто прямо нынче же они собирались в лес – с котомками на спинах, при рогатинах, луках…

– Все слыхали? – мрачно спросил их Яромир.

В ответ послышалось разнообразное мдаканье и угуканье.

– Ну, ступайте. Кудлай с конями ждет за лесными воротами. До мордовской поляны проследите, и назад. Если что важное, пускай кто-нибудь один сразу обратно. Буду спать – пусть поднимет. Мокшан стерегитесь, а то еще вообразят, что это вы за ними подглядываете… И еще помните: кто из вас тем, на челне, себя выдаст, тот своему роду сделает плохое. Запомнили? Ладно, ступайте и пусть боги вас охранят!

Охотники вышли.

Несколько мгновений Яромир сумрачно глядел на неплотно прикрытую ими дверь, потом обернулся к волхву:

– Слышь… Он долго будет хворать?

– Боюсь, что да, – сказал волхв, вновь отирая мокрой тряпицей Мечниково лицо. – Ежели бы только одна лихоманка! А то я ему перед рассветом еще и бодрящего зелья дал… При этой хвори оно почти что яд. Но разве ж мог я знать?!

– Ты постарайся его дня за три на ноги поставить, а? – такого Яромира (растерянного, почти умоляющего) Кудеслав еще не видывал. – Некого кроме него с челнами послать, понимаешь? Вовсе некого. При этаких делах, как нынешние, обязательно именно он должен быть при общинном товаре.

– Попробую, – сухо промолвил волхв.

Кудеслав хотел было сказать, что он уже завтра будет здоровей здорового – тем более, если за изгнание невесть откуда взявшейся хвори возьмется сам Белоконь; но из терзаемого жаждой горла выдавилось нечто вовсе не похожее на людскую речь.

Потом вокруг внезапно потемнело – вроде бы всего лишь на краткий миг, однако когда к Мечнику вернулась способность чувствовать, видеть и понимать, выяснилось, что он лежит на полатях, укрытый тяжкой медвежьей шкурой; рядом стоит волхв все с той же тряпицей в руке; а Яромир сидит за неприбранным столом и рассматривает свои изломанные черные ногти.

Так Мечник и остался в общинной избе. Дрожь и жажда то проходили, то накатывали вновь; сознание время от времени меркло, но всякий раз возвращалось. Хранильник обнаруживался то рядом, то за столом, то не обнаруживался вообще; Яромир то бродил из угла в угол, то вдруг оказывался возле окна… Один раз очнувшийся Мечник не нашел вблизи ни волхва, ни старейшины, зато рядом с полатями словно бы из-под пола возникла Яромирова жена, тут же сунувшая под нос Кудеславу полный ковш какого-то горячего терпкого варева.