Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

— И всё-таки ты неравнодушен к этой девушке, Коре. Хотя она отнюдь не подпитывает твою исключительность, — произнёс Грави.

Конечно, Врачеватель не мог не припомнить сцену с этим жалким приятелем Коры. Когда Верлин не нашёл в себе сил удержаться. И теперь мало того, что ему досталось от Коры, так ещё приходится терпеть эти разговоры. «Я не хочу об этом говорить», «я что-то устал, пойду спать, если вы не возражаете» и прочие более или менее светские способы свернуть беседу давно уже не работали. В Доме Радости Грави назначал Верлину самые горькие лекарства. «И я уже вижу результат», — самодовольно заявлял он.

Возможно, с тех пор как Мастер Слов оказался в Доме Радости, он действительно стал чуть спокойнее. Перестал болезненно реагировать на людей и научился смеяться и шутить над своими недостатками.

— Да, — сказал Верлин с усмешкой, — но она меня презирает, поэтому можете ожидать от её пребывания здесь положительного эффекта.

— Ну-ну, не драматизируй. Посмотри, как луна отражается в озере. Как вы, поэты, это называете? Лунная дорожка?

Мастер Слов, оказавшись в своей стихии, только фыркнул:

— Эта метафора устарела ещё в позапрошлом веке.

— Тебе виднее, — покладисто произнёс Грави, останавливаясь полюбоваться. Ему было непонятно, почему люди так упорно пытаются втиснуть весь мир в дырявые карманы слов. Поэты в этом деле были те ещё шулеры — и непростые пациенты. Всегда у них наготове были слова из рукава. Но ничего, справился с самим Мастером Слов — справится и с остальными.

— О чём это вы думаете? — подозрительно спросил Верлин.

— Это мой вопрос, — отозвался Грави. — Хотел задать его сразу после вопроса о том, что ты помнишь из детства отчётливее всего.

В траве сада непрерывно переговаривались какие-то немыслимые насекомые, ведущие, наверное, настоящие дебаты. Мотыльки то и дело с лёгким шорохом пролетали прямо перед носом.

Этот вопрос Мастер Слов слышал уже не раз. Он мог бы придумать немало красивых историй: как к нему придирался школьный учитель, или как родители ссорились и кричали друг на друга, или как он впервые увидел мёртвого человека, — но проблема заключалась в том, что в реальнейшем нельзя было врать. Некоторым мастерам это удавалось (точнее, они могли между делом изменять реальность так, что сказанное на время становилось правдой — но для этого требовалась огромная сила) — сам Верлин мог бы что-нибудь придумать, когда речь шла о стихах — там, где он силён, — но в разговоре с Грави в реальнейшем обманывать было очень рискованно.

Из детства Верлин помнил мало, поскольку не было в его детстве ничего особенного. Обычные заботливые родители, школа, мечта поступить в Тар-Кахольский университет. Это потом уже он разочаровал родителей, когда отчислился на последнем курсе и стал заниматься невесть чем — но к тому времени родители уже перешли в разряд тех людей, которые не понимают стихи, превратились в туманные фигуры, поэтому их мнение было не так важно.

Впрочем, вспомнился один эпизод: родители обсуждали, в какую школу отправить юного гения, и дошли даже до сдержанного спора, что случалось крайне редко. И мать, и отец приводили аргументы в пользу избранной каждым школы, а Верлин сидел на диване, смотрел, как по стене ползёт паук. Этот паук вдруг оттолкнулся от стены и смешно повис на длинной невидимой нитке, раскачиваясь, как циркач, из стороны в сторону, перебирая длинными лапами. Верлин тогда рассмеялся — так ему понравились манёвры паука, а родители, внезапно смолкнув, с тревогой посмотрели на своего сына.

В итоге они нашли третью школу, которая удовлетворяла обоих и была, разумеется, лучшей в Тар-Кахоле.

— Я не помню, с каких пор сошёл с ума, — сказал Верлин, увлечённо рассматривая блестящего жука, который сел на рукав его куртки, — это лучше знать моим родителям.

— Судя по твоим словам, ты действительно ещё не вышел из детского возраста, — проворчал Грави.

Верлин улыбнулся:

— Вот и славно. Защитник хранит детей и дураков, как известно. А если и то, и другое — вдвойне хорошо. Вот и старый стишок на эту тему:

Том, который построил дом,

в котором было тепло,

в котором было светло

всем, кроме него самого,

рассчитался на одного,

да и вышел вон.

Только ступил за порог —

оступился, расшиб лоб,

и с тех пор голова кругом,

в голове — звон,

бим-бом,

дин-дон.

— Ладно, ладно, вот отправлю тебя на все четыре стороны, рассказав всем о том, что ты никакой не сумасшедший — что ты будешь делать?

Верлин пожал плечами. Что-нибудь он придумает, хотя быть сумасшедшим поэтом лучше, чем просто поэтом. Хотя бы что-то оставлять людям на съедение. Пусть думают, что они здоровы, а этот — немного не в себе. Вот и стихи у него такие. Да и вообще — всё с ним ясно . Когда людям с тобой всё ясно, это освобождает. Можешь тогда напрямую говорить с миром, пока люди уверены, что говоришь с ними. А тут ещё доказывать придётся, чудачества выдумывать. Так что лучше уж так. Но Грави не всерьёз, конечно.

— Вот про луну уже никто не пишет прямо. Уже в прошлом веке сказали, что нужно найти деталь, достаточно отстоящую от предмета. Например, отражение отражения луны в зрачке вороны, сидящей на дереве над озером. Но сейчас и это уже устарело, — сообщил Мастер Слов.

— Вот как, — удивлённо отозвался Грави, — а как же принято сейчас?

— Написать так, чтобы никто не догадался, что это про луну, — ответил Верлин.

Грави Эгрото удивлённо поднял брови.

— Как в южно-синтийской кухне, где главное правило — чтобы нельзя было догадаться, из чего на самом деле сделано блюдо? — попытался понять Айл-врачеватель.

— Вроде того, — кивнул Мастер Слов.

— Но это всё-таки странно, — пробормотал Грави, — очень странно.

Верлин улыбнулся — его всегда подкупала способность главного врачевателя Дома Радости удивляться таким обычным вещам.

На одном из перекрёстков сада они, не говоря ни слова, пошли в разные стороны. Потому что Грави ждали новые случайные встречи, а Верлину не терпелось начать новое стихотворение про луну. «Когда всё это закончится?» — спрашивал Мастер Слов, когда становилось совсем тошно. «Когда ты напишешь своё лучшее стихотворение», — с улыбкой отвечал Грави. И Верлин пробовал снова и снова.

В комнате было душно, и Кора вышла в сад. Луна благоухала в короне из лиловых облаков, пели ночные птицы, а воздух был соткан из сияния цветущих вишен.

— Тари Кора, простите, если помешал вам, — произнёс Айл-врачеватель, увидев поэтессу, задумчиво стоящую возле одного дома.

— Ничего, всё в порядке, — сказала она, как будто совсем не удивившись ночной встрече.