Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

Форин в тот раз вытащил Унимо как раз вовремя — когда тот уже собирался послушно закрыть глаза, захлопнуть дверь, уйти на дно…

Но были и куда менее приятные путешествия: например, Форин раз за разом отправлял Унимо в сомнительные случаи его детства. Нимо тоскливо смотрел со стороны на то, как всё происходило на самом деле, на то, как его отец совершает ошибку за ошибкой и всё равно остаётся лучшим отцом на свете. Как будто растение, пробившееся на крыше или на мостовой между камнями, светлый детский ум приспосабливается к тому, что нельзя изменить. Поэтому, наверное, в глазах детей часто столько невыразимой грусти. Взрослые, добровольно предавая себя во власть богов, хотя бы наделяют их силой, мудростью или величием. А дети, находясь во власти таких же существ, как они, не могут понять, отчего так произошло. Отчего те, кто ещё не нашёл себе места в мире, приводят их — слабых, испуганных, но всё-всё понимающих. Хорошо, что это понимание проходит со способностью говорить, и дальше дети только тянутся, как деревья, к тем, кто выше — веря, что единственный путь и есть правильный. Потом они снова ломаются — жестоко, иногда в щепки и безвозвратно, — когда понимают, что сами стали теми равнодушными бессильными великанами, заслоняющими небо…

Унимо несколько раз просил (даже умолял, когда воспоминания были совсем невыносимыми) Форина не отправлять его в детство, но тот остался глух к его просьбам. Из горького упрямства Нимо сначала даже не пытался понять, зачем это нужно, но всё равно знал, конечно, что Смотритель, при всех его странностях, не стал бы мучить его без цели. И постепенно он понял, что, вбирая в себя без остатка и принимая то, что прошло, он становился свободнее.

Ещё одно путешествие особенно запомнилось Унимо: он отправился на звезду. Потом он не раз спрашивал Форина, какая это была звезда, чтобы разглядеть её на ночном небе, но Смотритель всё усмехался и говорил, что это ни к чему, и Нимо только безрезультатно потратил несколько вопросов, так и не выяснив, откуда можно узнать, как всё устроено там, куда ни один подданный Шестистороннего пока не добрался.

Первое ощущение на звезде — одиночество. Унимо никогда особенно не страдал от отсутствия людей вокруг, скорее наоборот, но, оказавшись на пористо-каменистой поверхности, он сразу же понял, что здесь нет совсем никого . И, возможно, не было никого до него и не будет после. Неожиданный страх — вместо ожидаемого восторга — захватил Унимо, и он тут же стал задыхаться, не сразу заметив, что вокруг его головы закреплена какая-то стеклянная конструкция, напоминающая аквариум, а руки и ноги утопают в странном неудобном костюме. Так всегда происходило в реальнейшем: если что-то шло не так, как рассчитывал Форин, то мир сразу становился страшно неудобным.

Отдышавшись и привыкнув к своему наряду, Нимо наконец проникся острой бестрепетной красотой этого места. Небо переливалось всеми оттенками осеннего заката: от багрово-красного до невесомо-розового. Поверхность под ногами была как застывшая раньше времени глина, которую гончар ещё только собирался превратить во что-нибудь оформленное, но забыл и поставил в печь, как было: трещины, разломы и причудливые устремлённые в небо тонкие пальцы материи переплетались, образуя прихотливое пространство, похожее на декорации экспериментальных театров Тар-Кахола.

Унимо тогда медленно обошёл всю предоставленную ему поверхность, но не нашёл ни одного живого существа. А потом сел и, запрокинув голову так, что неудобная стеклянная конструкция впилась в шею, стал смотреть на звёзды, пытаясь угадать, на какой из них осталось Шестистороннее. Потом он даже заснул, но, открыв глаза, снова обнаружил вокруг себя всё тот же невероятный безжизненный пейзаж. Это было плохим знаком: обычно, стоило только сознательно закрыть глаза или уснуть, не имея ясного желания проснуться в том же месте, как тут же реальнейшее выталкивало тебя, но Унимо всё ещё оставался в одиночестве на неуютной звезде. Форин говорил, что могут быть ситуации, в которых даже у него не получится вернуть своего ученика в реальность. И так можно навсегда остаться в каком-нибудь неприглядном месте.

Или — в таком невероятно красивом, что не должно было менять сути дела. Не должно было.

Нимо сел под изогнутой глиняной «рукой», направленной в алое небо, и подумал, что жалеет только о том, что не сможет рассказать об этой звезде отцу — любителю таких историй. А потом Ум-Тенебри на одно мгновение почувствовал, что остался на самом деле один . Что его время, собранное по крупицам всеми обитателями Шестистороннего, скоро закончится, а потом наступит космическое, фрактально вездесущее ничего…

Тогда Форин всё-таки вытащил его обратно. Как и ещё много раз, когда Смотритель, казалось, в последний момент великодушно спасал его. Если, конечно, оставить без внимания тот факт, что сам и отправил своего ученика туда, где новичку реальнейшего делать было явно нечего.

Тем не менее такое обучение скоро начало давать свои плоды: Нимо научился сам перемещаться в реальнейшее и даже иногда самостоятельно возвращаться, научился больше ценить реальность, научился даже временами задавать правильные вопросы (после десятков — потраченных впустую). Впрочем, ошибался Унимо не менее часто. Как тогда, когда решил задать Форину вопрос о смысле жизни. Или не такой глупый, но какой-то похожий. В общем, из тех вопросов, которые лучше не задавать, пока ты можешь без этого обойтись (а можешь обойтись почти всегда, стоит только захотеть ).

Унимо в тот раз показалось, что он не может обойтись, что ему это непременно нужно. У него иногда бывали приступы опасного упрямства, побеждающего здравомыслие. Он решил, что Форин наверняка знает что-то, чего не знают другие и до чего никогда не додуматься самостоятельно, поэтому решил рискнуть.

Нимо специально дождался, когда они со Смотрителем отправятся в реальнейшее вдвоём, не тратил свои три вопроса и наконец, когда он оказался с Форином в каком-то красивом месте Островной стороны, спросил — словно прыгая в воду, не зная глубины. Долго подбирал слова, чтобы получился, как ему казалось, вопрос о самом важном . Да ещё такой, что не отвертеться: в реальнейшем нельзя было врать, отвечать на три вопроса в день Форин обещал (а он никогда не нарушал своих обещаний) — вот и готова ловушка для самого Смотрителя.

Унимо хорошо запомнил звук осыпающегося от шагов песка на тропинках прибрежных холмов Островной стороны, потому что долго шёл за Смотрителем, затаив дыхание, слушая удары своего сердца, а Форин долго-долго молчал и просто шёл вперёд. Наконец, он резко остановился, обернулся — так, что Унимо отскочил, — и прошептал, сражаясь со злым выражением на своём лице: