Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

От неожиданности Унимо распахнул глаза. «Извини?» Форин сказал «извини»? Это было самое невероятное из того, что произошло на маяке. Конечно, ужас увиденной смерти того не стоил, и Нимо не собирался так скоро прощать своего учителя (что, как обычно, имело значение только для самого Ум-Тенебри), но всё-таки это рационализированное сожаление немного отогрело его застывшую в болевом шоке душу.

Постепенно Нимо восстановил своё внутреннее равновесие, но воспоминания о смертельном падении и, ещё больше, о том, как учитель развернулся и ушёл, не протянув ему руки, остались с ним, видимо, навсегда. Он стал более молчаливым, улыбки его всё больше напоминали кривые ухмылки Трикса, а путешествия в реальнейшем уже не казались лучшим, что может быть на свете. Нимо не узнавал себя и тоскливо примерял серое слово «повзрослел».

Благодаря Форину Унимо научился неплохо слушать себя. Секрет был в том, чтобы слышать самый тихий голос в хоре всего, что происходит в твоей голове. Для этого Нимо обычно выбирал тёплый плоский камень с океанской стороны Исчезающего острова, сидел и смотрел на то, как волны неутомимо штурмуют маленькие цитадели вознёсшихся из воды скал, оставляя белые пузырьки переливающейся в солнечных лучах или блестящей в молочном свете луны пены. Голос обычно для начала насмешливо сообщал ему, что вовсе не обязательно изображать из себя статую Ждущей у моря, чтобы понять очевидные вещи.

Что-то похожее говорил и сам Форин. Когда Нимо, не подумав, похвастался владением некоторыми синтийскими практиками ясного мышления, которым его научил отец, Смотритель с улыбкой заметил, что некоторые, действительно, больше развивают мышление, чем мыслят.

После случая с падением Унимо не горел желанием снова оказаться в реальнейшем. Но как-то, когда все обитатели маяка пили вечерний чай, а Нимо ещё и любовался закатом, грея руки о свою любимую глиняную чашку с оттиском парусника, которую ему подарила Мица, Форин спросил его, готов ли он к путешествию . Ум-Тенебри замотал головой, но Смотритель только кивнул, и через мгновение Унимо уже чувствовал привычное ощущение холода в солнечном сплетении, темноты в глазах — а потом они с Форином оказались на небольшом холме у моря где-то в предместьях Мор-Кахола.

Нимо хотел проворчать: «И зачем было спрашивать?» — но привычно прикусил язык. Не стоило тратить вопросы впустую.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Форин, когда Нимо, которому падение в неизвестность по-прежнему давалось тяжело, немного пришёл в себя.

Смотритель, напротив, чувствовал себя в реальнейшем как рыба в воде.

Унимо не на шутку встревожился от такой заботы: раньше его учителя не интересовало, что чувствует его ученик, и в более тяжёлых обстоятельствах. С чего вдруг теперь проявлять участие?

Словно отвечая на размышления Унимо, Форин сказал с усмешкой:

— Меня это всегда интересовало, но я не хотел давать тебе повод задумываться о своём положении, ты и так достаточно паниковал.

Нимо ничего не ответил, оглядывая живописные окраины Мор-Кахола: закатное солнце раскрашивало длинные тени тополей, шмели собирали вечерний урожай, деловито облетая свежеоперившиеся одуванчики, ветер был наполнен настоявшимися за день морскими пряностями. Мор-Кахол всегда напоминал Унимо о путешествиях: в детстве он с отцом именно отсюда отправлялся на кораблях в далёкие порты Шестистороннего и Синтийской Республики.

— Кстати, теперь ты можешь задавать мне вопросы без ограничения, я постараюсь на них отвечать.

На этот раз Нимо мог немного поторжествовать: удивление явно мелькнуло на непроницаемом лице Форина. Ещё бы: вместо вопросов, постоянно вертевшихся на языке его ученика, Смотритель услышал только спокойное «хорошо» и увидел равнодушный кивок мальчишки, который ещё совсем недавно всерьёз расстраивался, случайно потратив хотя бы одну из драгоценных возможностей спросить обо всех тайнах мира.

Они пошли по привычному уже берегу с хрустящими под ногами раковинами сольарских моллюсков-бродяг, которые всегда осенью покидали свои старые дома — в поисках новых или смерти. Линия моря маячила пределом каждой дороги в реальнейшем Форина, и Унимо, казалось, уже мог бы разглядеть её даже в пустыне. Он шёл за Смотрителем, внимательно изучая его ровные, будто по линейке проведённые следы.

— Теперь, когда ты стал частью реальнейшего и многому научился, я хочу, чтобы ты занимался тем, что действительно важно.

Смотритель говорил, не оборачиваясь, но Унимо слышал все слова до одного, как будто ветер специально подхватывал их и приносил к нему. Впрочем, возможно, так оно и происходило — это ведь был ветер в реальнейшем Форина. Но те слова, которые Унимо так давно мечтал услышать, казались теперь пустыми, как те раковины, которые хрустели под ногами. Это было страшно и в то же время необыкновенно, как всегда, когда свобода касается тебя краем своего крыла.

Почувствовав, что реальнейшее не отзывается так, как обычно, Форин остановился и медленно повернулся. Его глаза были наполнены расплавленной силой — казалось, они заполняли весь мир, были огромными, словно океаны, в которых привольно живут киты.

— Я могу научить тебя быть смотрителем этого мира. Всё в реальнейшем будет подвластно тебе, но ты должен будешь смотреть за равновесием. Это очень сложно и… утомительно, но лучше ничего и быть не может.

Пока Форин говорил, слова снова вернули своё значение, да так, что весь мир заполнился только ими. Нельзя было спрятаться даже за собственными мыслями: Унимо казалось, что в голове у него прошёл ураган, оставив только безжизненную равнину, над которой разносился голос Смотрителя. Негде было спрятаться, но Унимо постарался не поддаваться, состроив из последних сил болезненную кривую усмешку:

— А если я не хочу ?

Смотритель улыбнулся в ответ, и Нимо почудилась торжествующая гримаса хищника.

— Ты ведь сам пришёл ко мне, помнишь? — вкрадчиво спросил Форин. — И сказал, что хочешь стать учеником Смотрителя. Надеюсь, ты не думаешь, что в моём мире можно так просто разбрасываться словами. Кто-то должен быть Смотрителем после меня, и ты отлично подходишь для этого.

— Нет, — отчаянно прошептал Унимо, — нет, я не хочу. Вы не можете меня заставить.

Форин расхохотался. Это, и правда, было смешно. Даже сам Нимо не мог не понимать, что ему нечего противопоставить. Что его «не хочу» на фоне реальнейшего не стоит даже букв, из которых оно состоит.

— Ну хорошо, — сказал Форин, — я немного помогу тебе.

И тут же Унимо оказался снова на той скале, куда его загнал Флейтист. Снова пальцы горели, снова он из последних сил цеплялся за камень, но теперь было ещё хуже — потому что он прекрасно знал, что произойдёт там, внизу.