Анна Удьярова - История Смотрителя Маяка и одного мира

— Что именно вас не устраивает, тари? — рявкнул один из птичников, разом потеряв своё напускное терпение. Не для того они выслеживали беглецов весь день, чтобы теперь спорить с этой наглой горожанкой. — Вот подпись, вот приказ, вот ваш адрес! Что ещё нужно? Если вы будете препятствовать Королевским Птицеловам при исполнении поручений Сэйлори, вы за это ответите!

— Нет печати! — с радостной улыбкой сказала Тэлли, как будто это был ответ на простую загадку. — Но я, так уж и быть, согласна подождать и не ложиться спать, пока вы сходите и поставите личную печать Сэйлори. Только, мне кажется, Сэйлори не будет доволен, если его разбудят из-за того, что кто-то забыл поставить печать.

Некоторое время за дверью снова молчали. Не так-то легко разговаривать с человеком в реальнейшем, особенно если ты думаешь, что всё происходящее — привычная и знакомая реальность.

Наконец кто-то из птичников не выдержал и, грубо оттолкнув Тэлли, вошёл в булочную. Уставившись на Кору, он застыл в изумлении: это был тот самый шейлир Лейтери, который, видимо, уже оправился от злополучной ночи в «Поэтиксе». Кора Лапис только сочувственно посмотрела на него, поскольку она уже видела лицо Тэлифо, которая, едва не ударившись в стену, стояла теперь около двери и смотрела в затылок птичнику.

— Никто из самоуверенных дураков, которые думают, что сильнее всех, не смеет хватать меня. И никто на свете не смеет врываться в мой дом и угрожать моим друзьям, — медленно проговорила Тэлли.

На лице птичника промелькнул ужас: ему показалось, что он опять очутился в том тёмном зале с сумасшедшей поэтессой. Он обернулся и смотрел теперь в лицо Тэлифо, не узнавая в ней ту булочницу, которая открыла дверь. Его товарищ почему-то не спешил прийти на помощь, а топтался снаружи.

— Я хочу, чтобы вы убрались из моего дома, по дороге в резиденцию птичников съели свой приказ без печати, а потом доложили своему начальнику, что в доме булочницы Хирунди никого не обнаружено, — сказала Тэлли. И, сощурив глаза ещё больше и смотря теперь прямо в лицо шейлиру Лейтери, добавила: — И чтобы каждую ночь тебе снилось, как в твой дом врываются разбойники и убивают всю твою семью. Каждую ночь, пока тебе не надоест врываться в чужие дома.

Кора и Сорел не успели заметить, как Тэлли медленно сползла по стене на пол. Когда они подбежали к ней, то оба птичника исчезли и об их визите напоминал только ветер из открытой двери, который, как радостный пёс, носился между столами. Сорел поспешно закрыл дверь на засов, а Кора опустилась на пол рядом с Тэлифо и положила её голову к себе на колени.

— Она… она жива? — шёпотом спросил Сорел.

Кора кивнула.

Они осторожно положили Тэлли на лавку рядом в углу, подложив под голову зелёный плащ Коры и укутав её длинным плащом Сорела.

Тэлли пришла в себя довольно быстро. Она огляделась и, убедившись, что её гости в безопасности, улыбнулась:

— Реальнейшее для меня теперь — как вино для трезвенника.

Кора и Сорел с благодарностью смотрели на свою спасительницу.

— И тем не менее вы сами видите, что здесь не вполне безопасно, — сказала она, с трудом поднимаясь на ноги. Голова кружилась, но нельзя было терять время.

— Где лучше всего спрятать дерево? — спросила Тэлли, задумчиво стоя посреди комнаты.

— Ну Тэлли, в лесу, конечно! — хмыкнул Сорел.

— Хорошо, — серьёзно продолжила она, — а где лучше всего спрятать обитателя реальнейшего?

Кора понимающе взглянула на Тэлли и стала надевать плащ.

— Куда мы идём? Неужели нельзя объяснить? — возмущённо спрашивал Сорел, не успевший ещё оправиться от явления птичников. Но он тоже надел плащ, и все трое, скрываемые темнотой и волей троих людей реальнейшего, вышли из дома.

А наутро жители Тар-Кахола обнаружили на Стене Правды свежую надпись:

Птичники нашего короля

врываются в наши дома,

забирают наши тела

и души. Слушай,

слушай, слушай:

грядёт беда!

Унимо сидел на скамейке и наблюдал, как флейтист на «Люксии» сначала о чём-то долго говорил офицером, а затем, пожав ему руку, в сопровождении матросов спустился в трюм. В день отплытия это с большой вероятностью означало, что слепой музыкант решил отправиться в морское путешествие.

Остывший кофе с молоком капал из стакана на тёплые камни набережной, но Ум-Тенебри не замечал этого: он смотрел только на палубу «Люксии», и вся его бравада таяла, словно кружево морской пены на береговом валуне. Хотелось расплакаться и закричать, что это нечестно. Встать и идти подальше от этого всего, сердито пиная не успевшие отскочить с дороги мелкие камешки. Но Унимо только сидел, потерянно смотря вдаль, пока изображение парусника не стало расплываться.

— Красивый, правда? — послышался голос, от которого Нимо вздрогнул, выронил стакан с кофе и вскочил со скамейки.

Говоривший испугался не меньше: он во все глаза смотрел на дёрганного мальчишку. С клочковатой бородой и серебряными серьгами в ушах, он напомнил Силура. Но, приглядевшись, Унимо увидел, что между ними было совсем мало сходства. У незнакомца был добрый, хоть и немного рассеянный взгляд.

— Извини, не хотел тебя пугать. Извини, — смущённо пробормотал он. — Обычно я прихожу сюда ночью. Ночью никого нет. Ночью пусто. Никому не мешаю. Тут лучше всего видно корабли. И эти огни в море, очень красивые. Но сейчас не ночь, не ночь, я всё перепутал! — незнакомец схватил себя за волосы и стал качать головой — казалось, он уже не замечал Унимо.

— Ничего страшного, тут хватит места, — приходя в себя, вежливо ответил Ум-Тенебри, отодвигаясь на край скамейки.

Незнакомец больше не пугал его, хотя было ясно, что он не в себе. Он с благодарностью взглянул на Унимо, как будто тот правда сделал ему какое-то одолжение, и устроился на скамейке, сгорбившись и подперев подбородок руками. Унимо почувствовал запах вина.

— Эта скамейка — лучшая для того, чтобы наблюдать, как возвращаются корабли, — тихо сказал незнакомец. — Ты ведь тоже это понял, да?

Унимо пробормотал что-то утвердительное. Он не очень любил случайные разговоры, общение с незнакомыми людьми было для него не таким простым делом. Но «сумасшедший моряк», как про себя прозвал незнакомца Ум-Тенебри, почему-то вызывал желание поддержать разговор. Впрочем, как часто бывает при разговоре трезвого с пьяным, говорить ничего особо не приходилось — в основном слушать.

«Моряк» удивлённо посмотрел на успевшее уже высоко подняться ясное весеннее солнце, ещё обрамлённое утренней морской дымкой, как будто, и правда, удивляясь тому, что наступил день, и сказал: