Игорь Мельн - Кладбище забытых талантов

Целый месяц я ходил за рыжеволосой собирать травы, которые она вскоре расставляла по тем самым деревянным домикам. Я лежал с ней на кровати и охранял ее сон — настолько она мне доверяла. Временами она приносила домой связанных животных, живых, то раненых, то больных, от которых исходил недобрый запах хвори. Через время она отпускала их, говоря, что их время еще не пришло. Порой мне казалось, что отец приносил вылеченного ею оленя, и меня посещали такие мысли, после которых мясо не лезло в горло.

Наконец девушка прочитала где-нибудь или узнала от кого-нибудь, что котлунги понимают человеческую речь, и принялась часто разговаривать со мной. Назвалась она Анной и так смешно говорила это «Ан-на», что мне хотелось кататься по полу от веселья. У котлунгов не водилось имен. Мы звали друг друга особым звуком, который у каждого зверя свой, и человек уж точно его не различит. Тогда она назвала меня. Думала долго, понимая, что дает имя не глупой корове, которая и вовсе не услышит ее. Уголек, Чарныш, Тямный, Мырак — каких только нелепостей я от нее не слышал. Но одно все-таки понравилось — Хэйрон. Это из какой-то книги, как я догадался. Оно было созвучно и даже своим шипением я мог примерно произнести его.

Почему-то, раз я смышленый по человеческим меркам зверь, Анна взяла с себя слово — так люди называют долг, как, например, оберегать потомство — обучить меня человеческому языку. Эта затея не понравилась ни мне, ни моим матери и отцу, когда я сказал им несколько человеческих слов, ведь учиться речи недруга, значит, примкнуть к нему. Но она не была врагом, и я примкнул к ней задолго до обучения, возможно, с первого дня, когда я поделился с ней куском мяса, а она — со мной.

Тогда она и дала мне эти деревянные воздушные листы и черную жидкость внутри стеклянной формы с птичьим пером. Она показала, как люди пишут, проговаривала в слух самые разные слова. Для того, чтобы держать перо в руке и макать его в вязкую жидкость, нужно было принять двуногий облик. Сначала она показала мне большой лист, на котором написала много разных знаков, из которых складывались человеческие слова, и стала их произносить. Я повторял, но она лишь смеялась с меня, после чего я предлагал ей поиграть. Получалось с каждым разом все лучше, поскольку она смеялась меньше, а может, ей просто надоело, и со временем я знал, как произнести, все больше и больше знаков, а некоторые шипел или рычал очень похоже.

Зная все знаки, оставалось лишь запоминать слова. Да я и так многие слышал, пока она разговаривала со мной, так что очень скоро мог указывать на все предметы в ее пещере и в лесу. Человеческий язык труден, много сил я потратил, пока дождался ее одобрительного взгляда. Вместе с этим писать знаки на бумаги было гораздо проще: каждый много-мало отличался друг от друга, а я отличался прекрасной глазной памятью.

Часто я ночевал в пещере Анны, на ее деревянном лежбище, называемом кроватью. Мне очень нравились ее ручные огни, озарявшие комнаты, когда она перед сном читала книги. Котлунги хорошо видят в темноте, а луна в этом лесу в летние периоды превосходно освещала местность. Но от ее коробок с огнями под стеклом создавалось какое-то странное чувство, какое я не испытывал дома. Рядом с ней я чувствовал себя хорошо.

За этот год моей учебы случалось многое. Как-то одного из моих братьев, который, заигравшись, отошел от пещеры, схватили люди. Анна вместе с моим отцом кинулись вдогонку: он шел по следу, а она стреляла острыми палками. Вскоре отец принес, сжимая холку зубами, моего брата, а Анна вернулась с одним из охотников на руках, у которого нога ниже колена была пробита стрелой. Несмотря на мое негодование, проявлявшееся в яростном шипении и рычании, она одним песком усыпила его, другой насыпала в рану, вытащив стрелу, и потащила его вглубь леса, объяснив: повезет — выживет. С тех пор я стал звать ее госпожой, как только узнал это слово из книги, и каждую ночь охранял ее покой и пещеру от злых духов, выучил добрую часть трав, которые она собирала, чтобы помогать ей, и не просил мяса раненых животных.

Незадолго до вынужденного моего ухода Анна сделала мне отличительную вещь из кожи животного. Она сказала, что это ошейник, который будет оберегать меня вдали. Но как же он неудобно трется о шею! Я не смел снимать его ни днем, ни ночью, ни когда отец в схватке со мной пытался снять его с меня. Дело в том, что котлунги живут с семьей до полной зрелости, а я, хотя и размерами уже достигал отца, таковым не считался, и меняют пещеру раз в год по человеческим меркам. Я упрямился, не желая покидать госпожу, говорил, что поклялся быть с ней и оберегать ее, но отец силой убедил меня в обратном, а спорить с законами котлунгов трудно. В конце концов через год я вернусь к Анне.

Тогда я понял всю тяжесть человеческого прощания. Это были трудные минуты, последние, когда я видел ее такой. Она говорит что-то, пытаясь утешить меня, и обещает, что никогда не впустит в дом другого котлунга, если он не будет ранен, и что я в любой момент могу навестить ее. Но она не понимает! Завтра на рассвете пещера будет пустовать. Я решаю оставить дневник, все мои мысли о ней, здесь, на трех соснах (место которое я давно облюбовал при охоте в этой роще, Анна, скорее всего, не знает о нем). Ошейник снять не могу, заберу с собой.

Не спится. Ворочаюсь. Глаза просто отказываются закрываться. Я решил и переночевать здесь, не могу видеть ее больше. Она мне и без того видится. Смотрю на ее картину, и становится нехорошо. Взять ее тоже не могу, да и не хочу. Завтра долгий путь. Нужно поспать хотя бы час.

Утро оказалось дождливым и прохладным. Мои, наверное, заждались. Прощай, родной дом. Прощай, моя госпожа. Я вернусь, Анна!»

После долгого чтения горло у Юрия болело, заходившись в кашле. Многие части головоломки родом из далекого прошлого не были понятны, поэтому призраки некоторое время провели в молчании, воображав детали той истории, насколько позволяло современное узкое мышление и скудное знание давно минувших лет.

— Если ты придумал это, то я завидую твоей фантазии, — сказала Анжела, зашаркав подошвой по полу; во время рассказа она изучала другие личные вещи незнакомца, сопоставляв услышанное с увиденным. — Столько вопросов… Кто этот Хэйрон? И кто же такие котлунги? Понятно, что звери какие-то, но как они выглядят и почему умеют говорить?

— Пойдем лучше отсюда. Сидни уже должна была закончить.

Положив дневник на прежнее место, призраки задвигались к выходу и вскоре легко съехали вниз по стволу сосны.

Как и было предположено, турнир завершился, а вместе с этим в хвойную рощу вошел Некто-В-Балахоне и стремительными шагами направился к домику на дереве. Его расслабленное от действия травяной настойки тело постепенно приходило в состояние бодрости — чтобы сразить его наповал, нужна была по меньшей мере бочка именитой настойки, но не пузырек. Витавший по всему обиталищу чужой запах вмиг истребил остатки веселья и игривости, а отсутствие личной вещи в его скромном уголке привело в неописуемую ярость.