Дж. Э Уайт - Тёмный дар [litres]

– Ну, так и чего тебе надо? Ты что хочешь, чтобы я сказала тебе, что всё в порядке? Что ж, ладно. Я тебя не виню. Это же не ты заставила меня убить Саймона. Просто я плохая и злая, как все и говорят. Как и моя мать.

Свет сделался красным, ярче и настойчивей прежнего.

«Нет!»

Глаза стремительно замелькали, торопясь всё объяснить, и наконец остановились на тёплом розовом свете, который сразу наполнил Кару ощущением покоя.

– Мама! – сказала она.

Оранжевая вспышка – и потом птица показала ей цвет, которого Кара ещё ни разу не видела. Что-то среднее между чёрным и зелёным, но не то и не другое. Цвет морового поветрия, цвет смерти и кошмаров, о которых лучше сразу забыть, цвет, давным-давно изгнанный из мира.

То был цвет зла.

Глаз птицы мигнул розовым, красным и этим цветом, а потом снова. И снова.

«Мама. Не. Злая. Мама. Не. Злая».

– Да нет, она была злая, – сказала Кара. – Она же убила свою лучшую подругу и её мужа. И Констанс изуродовала.

Красный.

«Нет!»

А потом красный свет перестал быть светом, а превратился в светящийся шар, отбрасывающий вереницы образов на стенку Колодца.

Образов минувшего.

Каре потребовалось некоторое время, чтобы признать в том месте, которое она видит, дом Смитов. Не заброшенную развалюху, куда завела её Грейс в Последнюю Ночь, а свежевыкрашенный дом, полный надежд. Кара видела его сверху, как будто сидела на ветках соседнего дерева, и она поняла, что, видимо, перед ней воспоминания птицы.

Кто-то плакал.

Кара обернулась и увидела на стене у себя за спиной изображение тёти Эбби. Она стояла на коленях в траве над мёртвым мужчиной. Его лицо, некогда красивое, было искажено ужасающей гримасой.

– Что ты натворила?! – спросила женщина, запыхавшаяся оттого, что прибежала сюда через поле. Живот у неё был огромный, она явно ждала ребенка. – А где Констанс?

– Мама! – воскликнула Кара.

Кара потянулась, чтобы коснуться её лица, потускневшего воспоминания, внезапно снова сделавшегося ярким и полным жизни – но нащупала только холодные камни Колодца.

Эбби поднялась на ноги. Из глаз у неё ручьём текли слёзы – но слёзы не могли скрыть безумия, что в них клубилось.

К груди она крепко прижимала гримуар.

– Они пытались его отобрать! – сказала она. – Они говорили, будто он управляет мной! Я не собиралась причинять ему зло. И Констанс я обижать не хотела. Она там, в доме. Она жива. Но её лицо… лицо… Я не хотела, я просто пыталась получить его назад… Я не могла допустить, чтобы они его забрали. Я его люблю. Как ты думаешь, когда он вернется, он будет любить меня по-прежнему?

– Всё кончено, Эбби.

– Это не моя вина.

Мама терпеливо кивнула и, как бы исподволь, шагнула в сторону Эбби.

– Ты права. Не следовало мне учить тебя таким опасным вещам. Это моя вина.

Мама протянула руки.

– Отдай его мне.

Эбби шарахнулась прочь раненым зверем.

– Нет! – сказала она, раскрывая гримуар. – Я могу всё исправить.

В глазах Эбби билось возбуждение. Она принялась листать заклинания и остановилась, только дойдя до последней страницы. Она расплылась в ребяческой улыбке.

– Вот же оно, Хелена! – воскликнула она. – Вот слова, что вернут его назад!

Мама решительно замотала головой.

– Это же Последнее Заклинание! – сказала она. – Знаешь ведь, что будет.

– Со мной ничего не будет. Я этого не допущу.

Мама Кары в три стремительных шага подошла вплотную и положила руки на плечи Эбби. Та дернулась, но вырываться не стала.

– Посмотри мне в глаза! – велела мама.

Она говорила резким, учительским тоном, и Эбби подчинилась. Пристально глядя ей в глаза, мама сказала:

– Помнишь, в тот день, на ферме? Чему я тебя научила первым делом?

Эбби отбарабанила наизусть, как будто ей уже тысячу раз приходилось повторять эти слова:

– Никогда, ни при каких обстоятельствах не дописывай гримуар до конца. Последняя страница должна оставаться чистой.

– Это самый важный совет, который может услышать ведьма. Последуй ему.

– Ну подумаешь, я умру! Ну и что?

– Ты пожалеешь, что не умерла.

– Он говорил, что по-прежнему любит меня, даже после того, как узнал, кто я. Я просто хочу всё исправить.

Мама погладила золотистые кудри Эбби.

– Да, я понимаю. Но есть вещи, которых не исправить даже магией, друг мой.

И мама осторожно-осторожно принялась высвобождать гримуар из пальцев Эбби. Но когда книга уже совсем было перешла в её руки, Эбби снова выхватила её.

– Может быть, эти правила касаются тебя – но не меня! Мой гримуар даёт мне всё, чего бы я ни захотела! Я могущественней тебя!

– Да, он хочет, чтобы ты так думала. Нет искушения большего, чем могущество. И книга это знает!

– Тебе просто завидно! Ты хочешь её у меня отобрать! Как и он!

– Ну, довольно! Не дури, Абигейл! Не можешь ты произнести Последнее Заклинание!

– Ах, вот как? Сейчас увидишь!

Гримуар сам собой распахнулся на последней странице. Эбби принялась читать. Мама бросилась было к ней, пытаясь её остановить, но Эбби пробормотала несколько слов и взмыла высоко в воздух. Оказавшись вне досягаемости, она продолжала читать заклинание. Слова звучали как нагромождение загадочных слогов, её голос лишь отдалённо напоминал её собственный.

Тело Питера Смита судорожно дёрнулось.

– Остановись! – закричала мама. Но кто бы её услышал? Голос Эбби превратился в торнадо, в ураган, в оглушительный рёв. Окна дома Смитов вылетели наружу, через всю крышу зазмеилась трещина. Пальцы Питера принялись подёргиваться в каком-то неестественном, рваном ритме.

Тут глаз птицы полыхнул, и окружавшие Кару образы принялись меняться.

– Постой! Погоди! – воскликнула она. Теперь она видела только цветные сполохи, хаотично мечущиеся по стенам, но всё ещё слышала вопли тёти Эбби: «Что это? Что это? Я повелеваю тебе отпустить… Я… повелеваю… Хелена! Хелена, помоги мне! Помоги-ите!!!»

Кара ещё никогда в жизни не слышала такого ужаса в чьём-то голосе.

А потом перед ней предстала спальня, увиденная с ветки перед распахнутым окном, растянувшаяся по стене Колодца. На пол был брошен тюфяк, на тюфяке лежала мать Кары, неподвижно, не мигая, с бледным, как мел, лицом. Из перевёрнутой миски капала вода на груду рваных, окровавленных простыней.

Где-то плакал младенец.

«Это Тафф! Мама только что родила!»

Где-то на другом конце дома загремели сердитые голоса:

– Фен-де Стоун сказал, никому нельзя…

– Пропустите меня! Ну!

Послышался шум борьбы, потом папа открыл дверь. На руках он держал крохотный свёрток.

– Дай, пожалуйста! – попросила мама, и папа бережно вручил ей спящего младенца. Она пристроила малютку к себе на грудь и сжала малюсенькую ручонку. – Мне его даже подержать не дали… Мой маленький Тафф…