Дж. Э Уайт - Тёмный дар [litres]

К обеду – хотя ей, разумеется, никакого обеда не дали – Кара принялась мерить денник шагами из конца в конец. Шесть шагов в длину, четыре в ширину. Шесть – четыре. Шесть – четыре. Кара привыкла к непрерывному потоку дел, к тому, что у неё вечно нет ни минутки свободной. Ей никогда не приходило в голову, что ждать смерти может быть так… так скучно!

В ту ночь её попыткам уснуть вновь и вновь препятствовал мёртвый, обвиняющий взгляд Саймона Лодера.

Проснулась она от холодной воды в лицо. Молодой серый плащ стоял над ней, помахивая пустым ведром и ухмыляясь.

– Проснись и пой, ведьма! – сказал он.

Он выволок её из денника за волосы. Солнце ещё не встало, и у Кары неудержимо застучали зубы, когда утренний холод пробрался сквозь промокшую одежду. Снаружи ждали ещё четверо серых плащей. Один держал в руках свёрнутую верёвку, ею он связал Каре руки. Стражник втолкнул девочку в открытую телегу, и телега покатила к деревне. Кара вспомнила такую же поездку несколько лет назад.

«Спасибо, на этот раз хоть мешка на голову не надели!»

Когда они выехали на голое поле, где когда-то убили её мать, огромная толпа ахнула от ужаса. Почему бы и нет? Кара выглядела именно так, как и полагается ведьме: окровавленная, чумазая, в рваной одежде, с потёками грязи… Двое серых плащей вздёрнули Кару на ноги и поволокли вперёд. Вдруг отчего-то сделались чрезвычайно важны мелкие детали. То, как пальцы ног скребли по холодной земле. То, как толпа дружно расступалась при её приближении. Расширенные, испуганные глаза детей.

Фен-де ждал её на возведённом заново помосте, и серые плащи швырнули Кару к его ногам. Позади него стояла Грейс, в традиционном коричневом одеянии ученика фен-де (и с коричневой лентой в волосах, под цвет одеяния).

– А что стало с учеником Клаудом? – спросила Кара.

– Не произноси имени этого славного юноши! – сказала Грейс. – Случилась ужасная трагедия. Я согласилась почтить его память, взявшись прислуживать вместо него.

Её голос был звонок и чист, ничем не выдавая, что за «ужасной трагедией», случившейся с Марстеном Клаудом, именно она и стояла. Однако же Кара заметила, как дрожат у неё пальцы, будто пытаясь нащупать что-то, чего им не достать. Расстаться с гримуаром, даже на несколько минут, было для неё мукой.

«Она теряет контроль над собой. Марстен Клауд не последний, кто погибнет…»

Фен-де Стоун вышел вперёд. На нём было традиционное одеяние, которое он всегда носил в день службы, чистое, как с иголочки. Кара с трудом сдержала желание ухватиться за него своими грязными руками.

– Кара Вестфолл! – провозгласил он. – Ты обвиняешься в нарушении самого священного из законов Лона, а именно, в использовании магии!

При слове «магия» толпа взорвалась. Хриплые возгласы слились в сплошной поток ненависти.

ПОМИЛУЙНАССЖЕЧЬДЕМОНАВЕДЬМАКАКЕЕМАМАША!

Фен-де высоко вскинул руку и стоял так, пока шум не стих.

– Улики против тебя, Кара Вестфолл, чрезвычайно тяжелы. Крайне, крайне тяжелы. Однако же мы в Лоне народ милосердный, и мы дадим тебе возможность покаяться в своих преступлениях.

Он опустился на колени и положил руку ей на голову. Толпа ахнула. Только такой святой человек, как их фен-де, решится дотронуться до столь гнусной твари…

– Сознайся, что ты сбилась с пути. Поведай нам, как ты отреклась от Тимофа Клэна и всех его наставлений и предалась вместо этого тьме.

– Говори! – в один голос произнесла толпа.

– Поведай нам, как твоя мать, злая женщина, обучила тебя своему тёмному искусству и совратила твою душу.

– Говори!

– Поведай нам, как ты лишила жизни Саймона Лодера, бедного, невинного мальчика.

– Говори!

– Поведай нам всё, Кара Вестфолл, и тогда смерть твоя будет куда более быстрой, чем ты того заслуживаешь. Тебя омоет пламя! Воля Клэна исполнится, и в смерти ты вновь станешь чиста!

Кара ожидала, что толпа вновь откликнется, но вместо этого наступила жуткая тишина. Кара не сразу осознала, что они ждут её ответа.

Мускулы жалобно ныли, но Кара всё же сумела подняться на ноги. Она обернулась и окинула взглядом деревенских, сидящих напротив. Пекарь Корбетт. Скотовод Гудвин со своими близнецами. Старейшина Карлай. Она знала этих людей всю свою жизнь – и никого из них не узнавала.

Кара выпрямилась во весь рост, вздохнула поглубже и заговорила:

– Я ни в чём не повинна, точно так же, как была ни в чём не повинна моя мать!

Её слова утонули в яростном гуле голосов. Лишь чистильщики, стоявшие позади задних рядов собрания, молчали. В воздухе витало насилие, и хотя не они были его целью, жизнь, проведённая в рабстве, научила их, как легко это может перемениться.

Кара искала глазами Лукаса – но не нашла.

Фен-де Стоун вновь поднял руку. Толпа смолкла.

– Ведьма утверждает, будто она невиновна, – сказал он. – Но не страшитесь, Дети. Ваш фен-де знает, как добиваться правды в любом деле.

Остаток того дня она помнила плохо. Её растянули на земле и положили на её тело длинную деревянную доску. Один за другим каждый из членов общины клал на доску что-нибудь тяжёлое: камни, кирпичи, ржавые инструменты, – и нарастающая тяжесть вдавливала её всё глубже и глубже в грязь. Под конец конопатый карапуз, развеселившись от этой забавной игры, вскочил на доску сам. Толпа покатилась от хохота.

Время от времени фен-де Стоун смахивал грязь с губ Кары и шепотом задавал один и тот же вопрос: «Где гримуар?»

Кара не отвечала ни слова.

Её разум отстранился от боли и пытался придумать какой-нибудь план. Надо бежать. Надо вернуть себе гримуар. Надо, чтобы Грейс исцелила Таффа. И каждый из пунктов был невыполнимей предыдущего. И даже когда её бросили обратно в камеру, и растянутые, болящие мышцы молили о сне, Кара не могла уснуть почти до рассвета. Она всё думала и думала. Один раз снаружи началась какая-то суматоха: серые плащи выкрикивали приказы, в соседних деревьях что-то шуршало… Кара подумала было встать – вдруг она сумеет что-то разглядеть в оконце? – но сама мысль о том, чтобы подняться, представлялась физически неосуществимой, всё равно что обрушить стены конюшни тычком мизинца.

И вот наконец в туманном краю на границе сна и яви к ней явился план. Быть может, Кара придумала это сама. А может быть, и нет. Может быть, он просочился сквозь зарешёченное оконце конюшни вместе с шёпотом осеннего утра и палой листвы. Даже потом никак нельзя было узнать наверно.

– Гримуар я спрятала в Чащобе, – сказала она.

Фен-де Стоун положил перо на столик и отхлебнул чаю.

– Лжёшь.

– Я не лгу.

– Не пытайся меня провести. Гримуар – источник твоего могущества. Ты не стала бы его прятать так далеко.

– Стала бы, если бы знала, что меня вот-вот схватят.