Кейтлин Дэвис - Голубка и ворон [litres]

Рэйф замер.

Но Ксандер, казалось, не обратил на это внимания и продолжал болтать:

– Я хочу сказать… знаю, ты никогда сам не испытывал этого чувства – и я, конечно, тоже, – но я подумал, что ты, возможно, помнишь, как это было у твоих родителей? Что ты ощущал, находясь рядом с ними?

– Я не… – Рэйф не договорил из-за образовавшегося в горле комка. – Я не знаю, Ксандер. Не помню.

– Нет, помнишь, – возразил Ксандер. Его голос не был обвиняющим. В нем звучала только искренность, граничащая с грустью. – Что ж, ладно. Я понимаю. Мы ведь о них не говорим. Просто подумал, что сегодня тот самый случай, когда можно было бы нарушить это правило. Потому что я знаю, как выглядит любовь. Видел на улицах, проходя мимо влюбленных пар, но никогда не приближался настолько, чтобы заметить искру в их глазах. Свет во взгляде моей матушки погас задолго до того, как я повзрослел и научился его распознавать, а ее родителей не стало, когда я даже не родился. Но твои…

Он пожал плечами, не договорив.

Рэйф старался избегать вопросительного взгляда Ксандера.

– Зачем тебе это? Что ты хочешь узнать?

Ксандер фыркнул и, наконец завладев вниманием брата, слегка усмехнулся.

– Ну, это же очевидно, Рэйф! Я сам через неделю буду связан брачными узами!

– То же было справедливо и две недели назад, но тогда ты не задавал вопросов, – заспорил как всегда упрямый Рэйф. При этом он чувствовал себя так, будто ему медленно и с наслаждением вонзают нож в живот, от чего по телу расходятся волны жаркой боли. Единственное, что ему приходило в голову, это, фигурально выражаясь, схватиться за рукоятку и помочь своему мучителю. Тогда хотя бы агония прекратится. Ему в самом деле необходимо услышать объяснение брата – каким бы оно ни было.

– Кое-что изменилось, – загадочно сообщил Ксандер. Покачал головой, приподнял крылья. – Не могу объяснить. Скажу лишь, что Лиана стала другой. В последние несколько дней она кажется… не знаю, как лучше выразиться… очень умиротворенной, чего прежде не было. По крайней мере, не в моем обществе. Ее глаза постоянно сияют, и она улыбается, будто не может иначе. Вот я и пытаюсь понять причину.

Этими словами он провернул невидимое лезвие в ране Рэйфа, заставив покачнуться. Рэйф схватился за стену, чтобы удержаться, и задумался, не поступила ли так же стоящая снаружи Лиана?

Ксандер ничего не заметил. Он продолжал говорить, нервно покачивая ногой.

– Я и сам становлюсь другим в ее обществе, Рэйф. По крайней мере, мне так кажется. Легче. Она… ну, она не похожа ни на кого, с кем я мечтал связать свою жизнь, – да тебе и так об этом известно. У нас очень много различий, но я начинаю думать, что это не имеет значения. Мне бы хотелось рассказывать обо всем этом ей, а не тебе – только не обижайся, брат! – но, целый час придумывая, что сказать, я понял, что не в состоянии облечь чувства в слова. Это не любовь, конечно, ведь она не может возникнуть за такое короткое время. Но что же я в таком случае испытываю? И как это выразить? Я пытаюсь понять, для того чтобы, когда буду говорить с Лианой, все прошло лучше, чем сейчас. Вижу, что утомляю тебя своей болтовней. Не обращай внимания. Я сейчас вернусь в свои покои, а ты сможешь забыть все, что я тут наговорил.

Смысл последней фразы дошел до Рэйфа, только когда Ксандер встал и, шелестя крыльями, направился к двери.

– Подожди, – воскликнул Рэйф, вскочив и схватив брата за руку. – Подожди же. Я… я вспомнил.

Ксандер медленно повернулся и вперил в него выжидающий взгляд.

Рэйф прикрыл веки, чувствуя, как прорвало плотину воспоминаний, и они мощным потоком изливаются из него, а он не знает, как их сдержать. Юноша действительно часто думал о маме. О ее руках, крепко его обнимающих. О голосе, который пел ему колыбельные. О смехе, таком заразительном, что всякий раз, слыша его, он начинал вторить, даже если на душе было невесело. Он вспоминал о них двоих, сидящих в комнатке в самом нижнем ярусе замка, отгороженных от всего света, который не имел значения, потому что у них было все необходимое. Вместе они сочиняли истории и играли в игры. В их комнате всегда царила любовь, такая сильная, что оставалась с ним еще долгое время после того, как мамы не стало, – но Ксандер говорил не об этом чувстве.

Любовь, существовавшая между матерью и отцом, была иной.

Рэйф старался не вспоминать о них – точнее, он старался не вспоминать об отце, потому что в таком случае всякий раз испытывал чувство вины. Вины за последние сказанные королем слова. «Я не брошу тебя. Я не брошу нашего сына». Он погиб, потому что любил Рэйфа сильнее Ксандера, а маму Рэйфа – сильнее королевы. Хотя Рэйф тогда был невинным ребенком, обвинения королевы в его адрес справедливы и по сей день: он бастард, укравший у ее сына очень многое, самое значение слова «любовь» – и снова обкрадывающий его, на этот раз в куда большем масштабе.

– Любовь, – пробормотал Рэйф, вспоминая, как родители обменивались взглядами в маленькой комнатке, как поддразнивали друг друга и иногда шутливо боролись. Как исполняли безумные танцы с ним маленьким, зажатым между их телами, а потом замедлялись: мама распускала волосы, отец снимал корону, и на короткое время они становились самими собой. Любовью было то ощущение свободы, отсутствие необходимости скрываться, связь столь тесная, что, казалось, никому не по силам ее разорвать. На мгновение Рэйф представил блестящие во мгле зеленые глаза, две пары сплетенных рук и сверкающее между ними золото и серебро. Сморгнув видение, он повернулся к брату, чувствуя, как сосущая пустота в животе разрастается до громадных размеров. – Любовь – это когда находишь частичку себя в другом человеке, хотя прежде и не подозревал, что в тебе самом чего-то недостает, а теперь без нее чувствуешь себя неполным. Любовь делает тебя цельным, завершенным, учит принимать себя таким, каков ты есть. Ты получаешь возможность быть собой, потому что, находясь с этим человеком, впервые в жизни не хочется притворяться кем-то другим.

Ксандер смерил брата долгим хмурым взглядом. Спустя несколько секунд черты его лица снова разгладились.

– Ты как будто делишься опытом. Личным опытом, я имею в виду.

Рэйф напрягся и украдкой посмотрел на занавеску, потом скользнул взглядом по ковру и уперся в мыски сапог брата. Поднявшись выше, он, наконец, заметил в лавандовых глазах брата всполохи неуверенности. Воздух в комнате сгустился, стал тяжелым, давящим на плечи, иголочками покалывающим кожу.

Сейчас ему внимают два человека.

Два человека, заслуживающих знать правду.

Однако, похоже, в последнее время Рэйф может только лгать.

Он рассмеялся веселым гортанным смехом, вырвавшимся из груди и рассыпавшимся бисером лукавства, похлопал Ксандера по плечу и легонько толкнул, будто только что услышал самую забавную, но и нелепую шутку в мире.