Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

О чем я? Как же Малик, Шурик, дядя Люсик? Теперь мы отвечаем не только за себя.

А если те, в долине — пожиратели? Людоеды, как говорили, вторя друг другу, Гордей и Варфоломея.

Желание глупо рисковать улетучилось.

Стая спускалась к горному озеру — большому, в новых местах еще не виданному. Возможно, там даже глубоко. Рядом стояло сооружение, рябившее в глазах. Никак не мог понять, отчего такой эффект.

— Что это? — спросил я у Томы.

— Никогда не был на море? Сушильня для рыбы.

Точно. Сотни и тысячи рыб и рыбешек угадывались в непонятном мельтешении. Еще пару часов стая добиралась до сушильни, потом осторожно озиралась, принюхивалась. Затем состоялся набег. Быстрый, решительный, успешный. Людей у сушильни не оказалось. Каждый человолк хватал по паре-тройке больших рыбин и пускался наутек. Мы с Томой тоже.

Через минуту стая уже карабкалась вверх по склону. Если так спешат, значит, доводилось сталкиваться с хозяевами рыбы. То есть, хозяева могут задать перца могучему зверью, которое не боится ни волка, ни рыкцаря. Значит…

Значит, людей в горах много, и у них есть оружие. Или мало… но у них серьезное дальнобойное оружие. Учтем на будущее. А пока не следует забывать: на расстоянии никто не отличит меня и Тому от прочего зверья, и удачный выстрел положит конец надеждам.

Довольная стая заночевала у того же водопада. Трофеи сложили в общую кучу, несколько высокоранговых самцов окружили ее своими телами, не доверяя никому, включая друг друга. Не завидую тому, кто рискнет покуситься на добычу.

В горах солнце закатывается быстро. Оно почти падает за горизонт. Еще — на высоте холоднее. Значительно холоднее. Мы это почувствовали. Все кучковались, жались, сворачивались клубком. Мы с Томой прижались друг к дружке, даже обнялись, увеличивая площадь соприкосновения. Раньше мы так не делали. Но раньше не было так холодно.

— Один индеец под одеялом замерзает, — вспомнил я фразу-довод из очень старого фильма. — Два индейца под одеялом не замерзают.

— Логично, — откликнулась Тома, сильнее вжимаясь и кутаясь в мои руки. — Особенно, когда одеяла нет.

Стая быстро затихла. Слышались храп, хрип, сопение, шмыгание носом. Одно из них то и дело происходило за спиной девушки. Там мерз и дрожал от ночного холода Томин спаситель.

— Чапа, — услышал я шепот.

Налитые дремой веки приподнялись: в меня упирался взгляд девушки, где сна ни в одном глазу.

— Я так не могу. Ему холодно.

— Всем холодно, — попытался я отмахнуться от девчоночьего каприза.

— Он замерзнет.

— Они привыкшие.

— Посмотри на других. У них есть, к кому прижаться. У Смотрика нет никого.

— И что? — Я свел брови.

Тому мой хмурый вид не пронял.

— Чем больше индейцев, тем теплее, — конфузливо улыбнулась она.

И что я мог возразить?

— Рр, — пронесся в сторону парнишки тихий оклик.

— Рр? — непонимающе вскинулся он.

— Рр! — мой загребающий мах рукой пригласил его к нам.

Смотрик все еще не решался. Недоверие боролось с радостью. Недоверие, наученное опытом, побеждало.

— Рр! — уже в приказном порядке указал я за спину Томы.

— Рр?! — все еще не мог поверить он.

— Грр! — гневно завершил я дискуссию, давая понять, что повторных приглашений не будет.

Смотрик зашевелился, растирая затекшее и подмороженное.

— Спасибо, — прошептала Тома, чмокнув меня в щеку.

Я высвободился и отвернулся, не желая видеть, как новоявленный сосед устраивается на новом месте. Мигом похолодевшие колени поднялись почти до подбородка.

Тома прижалась к моей спине, тепло обвив руками и ногами.

Смотрик таким же образом расположился за девушкой. Его длинная рука накрыла ее руку, накрывавшую меня.

Недвижимо полежав так некоторое время и действительно согревшись — не то от жара, исходящего от млеющей Томы, не то от пламени мыслей — я жестко объявил:

— Переворачиваемся.

Открывшиеся Томины глаза, затянутые поволокой, с любопытством поглядели на меня, но возражать не осмелились.

Все повернулись на другой бок. Теперь мою спину зверски морозило, зато я был спокоен за Тому. И сразу уснул.

Есть такое философско-географическое понятие на востоке — Шангри-Ла. Рай на земле. Его искали все. Нацисты посылали в Тибет экспедиции, буддисты указывали им в сторону гор, дескать, вон там она самая и есть, ищите и обрящете… может быть. Про себя посмеивались: Шангри-Ла — понятие больше духовное, чем материальное. Но человеку западного склада ума понять это сложно.

И люди ищут. Уже сколько лет. Веков. Тысячелетий. Свой потерянный рай. Ищут, не щадя ни жизней, ни сил, ни времени — в безумно-несбыточной надежде вновь обрести его. Чтоб успокоиться. Потому — нет им покоя. Бедным. Не знающим, где искать. Не ведающим, что творят. Впрочем, почему — им? Нам.

Трудно, очень трудно принять… не понять, а именно принять, что наш покой, наш рай — внутри нас.

И ад внутри. Мы носим его с собой. Так и живем.

Мне могло быть очень хорошо в сложившихся обстоятельствах. А было плохо. Вместо радости жизни и порхания беззаботным наслаждающимся мотыльком — груз решения взрослых проблем. Одно накладывалось на другое. Построение планов о пути назад, на свою Землю. Организация поисков исчезнувших членов команды, к которым даже не знал, как приступить. Мечты о самоотверженной Зарине, увезенной в башню и, наверное, потерянной для меня навсегда. Тревога за Тому, которая взрослела не по дням, а по часам. И так не маленькая девочка, в новых условиях она просто расцвела. Я боялся, что произойдет нечто непоправимое. А отвечал за нее — я. Что скажу Малику при встрече? Сейчас именно он стал для меня главным авторитетом. Мужчиной, мнение которого было важнее прочих. Своим кратким появлением в жизни Малик заставил меня отбросить детство и тоже стать мужчиной. Ну, попытаться стать.

Морозный рассвет выгнал стаю с ночевки. Позавтракав ягодами и собрав немного с собой, человолки расхватали добычу, голые тела обезьяно-людей полезли в гору. Наша троица — да-да, уже троица — помогала друг другу, подпихивала, втягивала, поддерживала. Потом спускались вниз, почти скатываясь и сдирая себе все, что можно и где нельзя. Еще и добыча в руках. Можно было потерять друга, но потерю добычи вожак не простил бы.

До пещеры добрались совершенно без сил. Свалив трофеи, стая расползлась отдыхать. Смотрик, бросив на меня виновато-трусливый взгляд, пристроился к нам.

Я пристально глянул на Тому. Ее взор поспешно отпрыгнул, щечки порозовели.

— И здесь? — не успокоился я.

— Чем больше индейцев…

Пожав плечами, я бухнулся на свое место. На улице жарило солнце. В прохладной пещере не требовалось спасаться ни от тепла, ни от холода. Сейчас. Но кто знает, что будет завтра. И будет ли.