Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

Невдалеке проехал отряд царберов в десяток всадников. Золотые султаны колыхались, плащи развевались, из-под шлемов вглядывались в окружающее суровые лица. В том числе и в листву, ожидая нападения откуда угодно. Нас не заметили. А интересно посмотреть на схватку зверья с профессиональными солдатами. Посмотреть со стороны, конечно.

Вообще, царберы — это хорошо. Мы с Томой ничего не знали о событиях, что последовали за сорванным Борзым и компанией планом по захвату башни. Если б местность находилась в руках рыкцарей, царберы не ездили бы столь малыми отрядами. Впрочем, кто знает. Вдруг получилось захватить других заложников, башня захвачена, а царберы теперь пытаются отбить ее. А если штурма не было — куда могла деться такая прорва разбойников? Куда-то же она делась.

Когда опасность миновала, стая выждала еще сколько-то, потом начались осторожные перерыкивания и вопросительный скулеж тех, кто висел не в самых удобных позах. По сигналу вожака начался общий спуск. Я помог Томе спрыгнуть, приняв на руки и поддержав. Корявыми недочеловеками человолки двинулись дальше. С непривычки Тома быстро выбилась из сил. На нее рычали, грубо подталкивали. Я огрызался, а девушка очень старалась, не желая подводить ни себя, ни меня. Последнее было обидно: она убивалась ради меня. Это я мужчина, помогать и спасать должен я.

— У меня руки скоро превратятся в сплошную мозоль и покроются коростой, — в очередной раз пожаловалась девушка, на ходу едва не откусив мне ухо.

— Лишь бы не сердце, — красиво вывернулся я.

Тома вздохнула и дальше двигалась молча.

Целью похода оказалось поле некрупной, но чрезвычайно сладкой клубники. Или гигантской земляники. Не разбираюсь в сельском хозяйстве.

Поле явно возделываемое, крестьянское. Стая налетела на него, как саранча. Жрали, хватая с грядок. Вытоптали больше, чем сожрали, и еще набрали, сколько смогли. Идею мешка мы с Томой подсказать не решились, вдруг использование предметов такое же табу, как ходьба на двух ногах или оставление жизни мужчинам-попаданцам у поклонников Аллы, не прощу ее и не приму. Мне и так не спалось из-за имевшейся материальной ценности — пращи на ноге. Загрязнившаяся, насквозь пропитанная потом, почти ставшая частью меня, пока она никого не волновала. Моя единственная вещь, напоминавшая о прежней жизни. И единственное оружие на крайний случай. Хотя что-то подсказывало, что при крайнем случае времени на разматывание и использование не будет. Но все равно с пращой спокойнее на душе.

На обратном пути вожак строго следил, чтоб никто не съел ни ягодки. По возвращении он снова налопался до отвала, остальное отдал малышам и беременным самкам, которые не участвовали в походе. Похвально.

Несмотря на жесткие правила, в стае постоянно возникали какие-то свары. Воспитательным рыком вожака они быстро прекращались. Мне нравились откровенность и простота звериной жизни. Четкость, логичность и неотвратимая суровость их законов. Каждый знай свое место. Считаешь, что заслуживаешь большего — отвоюй себе большее. Отвоевал — наслаждайся. Побили — признай поражение и живи дальше. Никаких интриг, никаких бесплодных амбиций. Самцы разных рангов в повседневной жизни друг друга обходят. Если наметилась охота, там — сообща. Нижние ранги во всем помогают вожакам. Если что-то не так, одного взгляда, который ставит на место, достаточно для вразумления. Если недостаточно, если наглец нарывается — следует злобный рык, толчок, иногда укус. Что нравилось, человолки подавляли дух возможного соперника, не калеча его. Стая понимала, что противостоять внешним угрозам сможет только сообща, и чем больше в ней боеспособных особей, тем лучше.

Глава 2

Главный враг, которого страшатся все — одиночество. Можно даже цинично допустить, что Господь, если он есть, а так хочется, чтобы Он был, создал мир, боясь одиночества. Борясь с одиночеством. Иначе — на фига мы Ему? Чтоб доказать самому себе свое всемогущество?

Не для славословия мы нужны. Для радости — что есть в мире кто-то, готовый разделить с Ним дело Его. Но мы, ходящие под Его властью и недремлющим оком, мы одиноки. Не всегда — но часто. Не все — но многие. Не сильно… но иногда смертельно, душераздирающе, опустошительно.

Мы с Томой были вместе, но одиноки. Дважды одиноки. Каждый сам по себе, не находя душе приюта и покоя… и вместе. Вдвоем мы были еще более одиноки. Тоже дважды. Вынутые из своего мира, заброшенные черт знает куда. И выдернутые уже из нового мира. Вместо какого-никакого общества людей, пусть средневековых кровожадных феодалов-вегетарианцев, оказались среди зверей, пусть и в человечьем обличье.

Чтоб выжить и вернуться хотя бы в мир номер два, приходилось прилагать массу усилий. Главным было во всем подражать, не выдав в себе человека. Но как же надоело притворяться. Не только здесь. Дома выдавать себя за исключительно правильного, в прежней земной школе — за умного и прилежного, в местной — за девочку. То за ангела, то за царевну, теперь вот за волка. Уу-у, здасьте всем, сегодня я Маугли!

Еще иногда нервировала общая нагота. Именно нервировала, не отвлекала. Так, наверное, на нудистском пляже. Когда голые все, это не волнует. Это нормально. Настолько естественно, что неправильным выглядит человек одетый. Сейчас я сам смотрел бы на одетую вертикально ходящую особь как на инопланетянина. Логичны и естественны были грустно свисающие краники самцов, опасно болтавшиеся при ходьбе на четвереньках. И волочившаяся почти по земле мякоть взрослых самок. И облапившие светлокожих мам детеныши, которые висели на спинах и при любой возможности сосали грудь. Даже великовозрастные смышленые непоседы прикладывались к тите, терзая далеко не молочными зубами. Жизнь шла своим чередом — такая, какая есть. К ночи успокаивалась, затихала. Каждый занимал в пещере положенное место и отдавался сну.

Мы с Томой спали рядом. Иногда, при холодном сквозняке, что весьма ощущался на голых камнях, прижимались друг к другу, но чаще стеснялись. Спать в обнимку — слишком интимное действо. Конечно, мы не обговаривали такого вслух, но каждый прибегал к подобному лишь в крайнем случае. И второй не отказывал, понимая причину. В основном уличная погода была жаркой, даже нестерпимо жаркой, стояло лето, которое здесь намного теплее нашего. Пещера становилось отдушиной, что несла долгожданную прохладу.

Однажды, ворочаясь во сне, я случайно открыл глаза и застыл в ступоре. Тома была не одна. Раскинув руки, она лежала на спине, блаженно запрокинув лицо, а небезызвестный Смотрик с жадностью лизал ее ноги. Безвольное тело, прикушенная губа, закрытые глаза, не желающие ничего видеть…. Такой я Тому еще не видел. И не стал смотреть. Пока мое тело прокручивалось на другой бок, от произведенного шума она очнулась, нога шарахнула наглого воздыхателя, и девушка отвернулась от него в мою сторону. Бурное дыхание, бьющее в спину, постепенно выровнялось. Смотрик неслышно растворился в пещерной мгле.