Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

Вожак вдруг привстал и отрывисто гавкнул. Несколько человолков по-волчьи двинулись в мою сторону, но без угрозы. Скорее, с удивленным любопытством. Обнюхали, рассмотрели. Когда попробовали сунуться к Томе, я рыкнул громче, и они отстали, вернувшись к вожаку. Тогда тот соизволил подойти сам.

История повторилась. Пока человекоподобный нечеловек занимался мной, я молчал. Когда он полез к лежащей больной девушке, которая в трансе сжимала меч (но вряд ли готова была его использовать), я рыкнул. В ответ раздался рык-рев, едва не порвавший барабанные перепонки. Мне пришлось временно заткнуться. Это восприняли благосклонно. Закончив с обнюхиванием нас обоих, вожак лениво двинулся назад. Остальные тоже развернулись, но удивленно посмотрели на нас: чего же вы, мол? Вас признали! Идите с нами!

Вот счастье-то привалило.

— Чего они хотят? — шепнула Тома.

Сразу несколько взглядов налились мгновенной агрессией. Я приложил палец к губам. Тома кивнула. Ее руки, опустившие меч на землю, продемонстрировали пустоту, а лицо — судорожно-добрую улыбку.

Агрессия исчезла. Молодой человолк с двумя человолчицами с удивительной грацией приблизились на четырех конечностях и тоже попытались обнюхать нас снизу доверху. Особенно их заинтересовали болячки Томы. Я отогнал свирепым рыком. Они ответно тявкнули, что, дескать, не очень-то и хотелось, и стали мордами (лицами их рожи назвать трудно) оттеснять нас в сторону выхода. Этакое приглашение.

Я присел перед Томой на колени и взвалил на спину.

— Держись, — едва слышно вышептал в подставленное ушко.

Человеческую речь здесь не любят. Человек — враг и пища. Человолк человолку друг. Будем соответствовать.

Томины руки через мои подмышки сомкнулись в замок под грудью. Я высоко поднял зад, хорошо навьюченный вторым телом, и на карачках двинулся вперед.

Никогда не думал, что в пятнадцать лет придется учиться ходить. И бегать. Сначала хотя бы ходить быстро, поскольку остальная стая успевала темными проходами унестись вперед, а затем частично вернуться, чтобы проконтролировать нас. Как потом вернуться за вещами, я уже не представлял. Ходы расширялись до огромных залов и сужались. Вели вверх, вниз и в стороны. Разветвлялись, сходились, причудливо переплетались. Тома молча лежала на мне, понимая, что лишнее слово или движение погубят обоих. О таком чувстве, как стыд, мы просто забыли. С волками жить, по-волчьи выть, как уже не раз говорилось. Мы тоже стали волками. Уу-у-у!..

— Ррр! — указывали нам новые сородичи новое направление.

— Рр, — отвечал я и послушно менял курс.

Самым трудным оказалось вылезти во внезапно открывшийся лаз вверх — во второй выход, о котором рыкцари, возможно, даже не подозревали. Я справился. Испуганно вжавшаяся в меня Тома не свалилась, хотя могла. Мы поскакали дальше по горе, забираясь все выше.

Человолки передвигались по-обезьяньи, перебирающими прыжками. Несоответствующие длины рук и ног заставляли смешно выпячивать зады кверху, а колени в стороны. Но смешно получалось только у новичков типа вашего покорного слуги, остальные скакали вполне гармонично. Если бы мама обучала меня такому передвижению с пеленок, я дал бы фору многим местным. Но меня обучали другому.

Несколько человолков несли большие куски мяса, печени и прочих потрохов, вызывавшие у меня рвотные позывы. Недавно это мясо собиралось расправиться со мной. Человолки держали груз в одной руке, прижимая к груди, передвигаясь на оставшихся трех… ногах? Скорее, лапах.

Поднявшись на ближайшую горизонтальную площадку на склоне горы, у подножия которой находилась злополучная пещера, стая, наконец, остановилась. Отсюда открывались шикарнейшие виды — можно было полюбоваться, если б остались силы. Я только убедился, что внизу — лес, а в лесу нет ничего, что выдало бы присутствие людей.

Здесь, наверху, тоже имелся вход в гору. Тоже пещера. Видимо, здесь стая живет. Добычу сложили внутри у большого камня. Все отошли. Рядом с пищей расположился довольно рыкнувший вожак, остальные разлеглись поодаль.

Я осторожно опустил Тому в свободном углу и рухнул, как подкошенный.

«Спасибо», — вылепили губы девушки. Она попробовала пошевелить ногами, лицо перекосилось от боли, грудь сжалась от удержанного внутри вскрика. Рано.

Я придвинулся, моя рука успокаивающе сжала девичью руку. Тома с трудом улыбнулась.

Мазь осталась в нижней пещере, вместе с одеждой и оружием. И с человеческой едой.

И человеческими трупами, ставшими едой.

Дождавшись полной темноты, какая-то человолчица принялась меня облизывать. Я отогнал ее, пнув ногой. Больше она не приставала. Вожак на нас внимания пока не обращал. Остальные тоже. Тоже пока.

О дальнейшем рассказывать трудно. Мы выживали. Попутно изучали жизнь людей-волков изнутри.

Стая насчитывала десятки особей, в ней соблюдалась четкая иерархия. Лучшее место занимали вожак и его самка (вспомнилось, что так же у волков — настоящих, не местных). Самый сильный самец держал в узде самцов, сильнейшая самка — самок. Назвать их мужчинами и женщинами можно с огромной натяжкой. Обычные на вид люди, которые превратились в зверей. Огня не знали, никаких орудий, начиная с камней и палок, не признавали. Передвигалось сообщество исключительно на четвереньках. Питались человолки добытыми в округе волками-собаками, пили их кровь, ели печень, сердца, сырое мясо. Тухлое сбрасывалось со скалы — скармливалось тем же волкам, так сказать, на откорм. Прочий рацион составляли корнеплоды, множество трав, некоторые листья, насекомые, черви и личинки. Мы с Томой сначала плевались, но с голода стали есть почти все, кроме сырого мяса. Как его усваивали луженые внутренности человолков, не знаю. Дело привычки? Или естественный отбор, работавший многие поколения? Едят же сырое мясо на северах и еще где-то.

Мы с Томой внимательно смотрели вокруг и учились. Временно недвижимая Тома — теории, я — практике. Учиться пришлось всему: правильно лежать, сидеть, ходить, бегать, прыгать. Как детям, все приходилось открывать заново. Мы занимали в местной иерархии нижнее положение. Это значит — постоянные тычки, толчки, укусы, рык по поводу и без. У каждого имелось свое место, отвоеванное у других. Чем ближе к вожаку, тем почетнее. Мы оказались с краю.

Сначала показалось, что люди-волки вообще не моются. Они вылизывались. Где-то сами, где-то друг дружку — до чистоты, до блеска. Поскольку никаких емкостей с водой не наблюдалось, а наружу нас не выпускали, томил страх, что однажды придется делать также. Даже думать о таком мерзко.

Вода быстро отыскалась. В наблюдении за новыми «сородичами», меня посетила мысль тоже пролезь по одному из ходов вглубь горы. Рискнул. Никто не остановил. Ободренный, я продрался сквозь острые выступы. В расщелине обнаружился ручей, текущий сквозь камни, там пили и мылись.