Чайна Мьевилль - Кракен [litres]

В Музее детства были три игрушки, которые безжалостно нападали на грабителей – обруч, юла и сломанная игровая консоль, – с прерывистым движением, как в покадровой анимации. Музей Виктории и Альберта под биение полотняных крыльев патрулировало нечто вроде шикарной и хищной мятой ткани. В Тутинг-Беке Лондонский музей швейной машины оберегался устрашающим ангелом из узлов, катушек и танцующих игл. А в Музее естествознания склады заспиртованной родословной эволюции находились под надзором чего-то, что можно было описать, хотя и не исчерпывающе, как стекло с жидкостью.

– Стекло? – переспросил Билли. – По-моему, я… Клянусь, я его слышал.

– Может, – сказал Дейн. – Если он сам захотел.

Но спрута забрали, ангела победили. Никто не знал, что это значит или какое влечет наказание. Саванты чувствовали изливающееся чужеродное раскаяние. Говорили, это вело к чему-то ужасному. Что ангелы выходят из своих коридоров на улицы, за пределы породивших их вотчин. Ангелы сражались за память против какой-то злонамеренной неизбежности, блуждавшей по городу, как смерть.

– Мы ищем не просто какого-то портера, – сказал Вати. – Он может бросить вызов ангелу памяти и победить.

– Но вдруг он не победил? – спросил Билли. – Вы говорите с человеком, который нашел мужика в банке. – Они переглянулись.

– Нужно больше информации, – сказал Дейн.

– Иди к вещунам, – сказал Вати. – К лондонмантам.

– Мы и так знаем, что они скажут. Ты слышал запись. Тевтекс с ними уже говорил… – Но Дейн заколебался.

– Они нас не выдадут? – спросил Билли.

– Они нейтральные, – сказал Вати. – Они не могут вмешиваться.

– Швейцария от магии? – спросил Билли.

– Они пустое место, – ответил Дейн. Но снова в голосе слышалось колебание. – Хотя они были лучшими, да?

– Ага, – сказал Вати.

– Теперь они как будто опять стали оракулами, – сказал Дейн. – Вроде бы.

– Но разве не опасно, если они нас увидят? Это же может дойти до людей, – сказал Билли.

– Ну, – сказал Дейн, – есть способ сделать так, чтобы они сохранили нас в секрете. – Он улыбнулся: – Раз уж мы все равно к ним идем…

Раз пошло такое дело. Как еще лондонманты могли так долго лавировать в логике политических сил? Найми их – и, как врачи и католические священники, лондонманты обязаны хранить молчание.

Лондонцев – многие миллионы, и большинство ничего не знает о другой карте, о городе фишек и ереси. Миллионы обычных дней этих людей ничем не отличаются от обычных дней волшебников. Масштаб зримого города подавляет тот, что по большей части незрим, и этот незримый – не единственное место, где творятся чудеса.

Однако в этот момент драма разворачивалась в менее хоженой метрополии. Для большинства лондонцев не изменилось ничего, кроме появления волны депрессии и гнева, плохих предчувствий. Это явно не хорошо и не пустяки. Но для городского меньшинства тенденции проявлялись с каждым днем все опаснее. Забастовка парализовала широкие сегменты оккультной промышленности. Экономика богов и монстров впала в стагнацию.

Издания тайных мест – «Челси Пикайюн», «Не-водные заметки Темзы», «Лондон Ивнинг Стандарт» (не тот; другая газета с тем же названием, более древняя) – полнились дурными знамениями нового тысячелетия. Употребление наркотиков достигло рекордных уровней. Хмурого и кокса – наркотиков, за которые зависимые маги цапались с бесфишечными в мейнстримной столице; более таинственных препаратов – сборов с лей-линий и некоторых мест рухнувшего времени – любимой дури чароторчков, подсевших на коллапс и историю, кайфующих от энтропии. Слабое предложение стремилось удовлетворить спрос, продукт измельчался и разбавлялся нетерпением, а не подлинными руинами для назального применения.

Таинственная независимая группа перехватила поставку продукта Тату. На этой толченой старине не довелось триповать никому: они сожгли, взорвали и загрязнили товар – и пропали, оставив раны в телах убитых и слухи о чудовищных силуэтах, сгустившихся из городской материи.

По граффити на стенах, по тайным доскам объявлений – виртуальным и материальным, висящим в незамечаемых офисах, куда наведываются любопытные посетители, которые вряд ли там работают, – распространялись слухи, что Дейн Парнелл изгнан из Церкви Бога-Кракена . Что же за ересь или вероломство на его совести? Церковь лишь отвечала, что он – беспутный, бесспрутный – выказывал недостаточно веры.

Солнце только вставало. Дейн и Билли были на виду рядом с Сити. Дейн был весь на нервах. Его руки лежали в карманах на оружии.

– Нужно больше данных, – говорил Дейн.

Кэннон-стрит, напротив метро. В опустошенных останках иностранного банка находился спортивный магазин. Под плакатами физически сильных мужчин были стеклянная витрина и железная решетка, за которыми лежал большой булыжник. Дейн и Билли уже долго наблюдали за уличной суетой.

Лондонский камень. Этот старый валун всегда оказывался подозрительно близко к центру событий. Кусок миллиария – мегалитное ядро, от которого отмеряли расстояние римляне. Верить в этот старый камень – устаревшая или опасная традиция, смотря кого спросить. Лондонский камень был сердцем. Бьется ли оно еще?

Да, бьется, хотя и в склерозе. Билли казалось, что он его чувствует – слабый затрудненный ритм, от которого дрожит стекло, как пыль от басовой партии.

Это был центр власти, и он всплывал в течение всей городской истории, если знать, где искать. Джек Кед [36]касался Лондонского камня мечом, когда объявлял о претензиях к королю: это дает ему право на слово, сказал Кед, и остальные поверили. Задавался ли он вопросом, почему позже камень его предал? Возможно, когда удача ему изменила, голова Кеда смотрела с пики на мост, видела, как для всенародного увеселения несут четвертованные части тела, и саркастично думала: «Так, Лондонский камень, если честно, я тут получаю смешанные сигналы… Может, на самом деле не стоило возглавлять бунтовщиков?»

Но забытый, затаившийся, замаскированный, камень все равно был сердцем, сердце было камнем, и оно билось в разных местах, наконец упокоившись здесь, в чахлом спортивном магазине между товарами для крикета.

Дейн вел Билли тенями. Билли чувствовал, что их – его – так просто не увидеть. В переулке, упершись в кирпичный угол и поразительно высоко подскочив, Дейн проник в обветшавший комплекс, как какой-то раздобревший Человек-паук. Он открыл для Билли дверь. Провел ободранными проходами за магазином, через туалеты и кабинеты, туда, где слонялся молодой человек в худи с Шакирой. Тот зашарил в кармане, но Дейн выхватил гарпун и навел ему прямо в лоб.

– Маркус, правильно? – спросил Дейн.