София Серебрянская - Королева воздушного замка [СИ]

Приблизился, ни говоря ни слова, брат правителя: где же он был?! Почему так долго?! Она боялась задать вопросы вслух, и потому лишь сделала шаг навстречу с робким:

— Пора?..

Преисполненное радостным томлением сердце замерло — и в тот же миг на плечо легла широкая рука.

— Ты ещё не веришь мне, брат? Она хотела сбежать.

Нет. Нет. Нет-нет-нет…

Шантию схватили теперь за оба плеча и развернули к себе. Не смотреть, не смотреть в огнедышащую пасть дракона: ведь от этого огня слепнут.

— Кто тебе позволил?! С чего это ты возомнила, что можешь что-то решать вопреки моей воле?! Мало того, ты с чего-то вздумала, будто Киальд станет лгать мне ради какой-то девки!

Больно, когда тебя трясут, но гораздо больнее, когда становишься жертвой столь хитроумного обмана. К чему, к чему глупые спектакли?! К чему заставлять надеяться — лишь затем, чтобы после надежду отобрать? Почему? За что Киальду, такому, казалось бы, понимающему, её ненавидеть?! Шантия билась в руках Кродора — и шептала:

— Я… я хочу домой. Я просто хочу домой.

Прервала шёпот пощёчина — настолько сильная, что неудачливая беглянка упала в снег, вновь ставший колючим и холодным. Выкатился, точно отрубленная голова, кусок хлеба из развязавшейся котомки.

— Я прикажу запереть тебя, приковать цепями, что угодно. Но ты не уйдёшь отсюда. Никогда. До самой смерти ты не покинешь этих стен!

Пленница замка, рыдая, стискивала в пальцах снег — и тот почти не таял, будто руки сделались так же холодны. Не поднимаясь, она смотрела на Киальда — и повторяла:

— Что я тебе сделала?.. Что?..

— Ты предала доверие моего брата — уже второй раз. Не знаю, как на твоей земле, но на нашей — ложь не прощается.

Он говорил словами Кродора, будто бы обоими овладел единовременно один и тот же злой дух; говорил — и Шантия, будто прозревая с каждым словом, видела так похожие спутанные светлые волосы и надменные глаза. Похожи, как же похожи! И что затмило разум, если прежде незамеченным оставалось столь сильное сходство?! Драконы бывают разными; не обязательно у чудовища только лишь одна голова.

Людской вождь, наклонившись, ухватил свою Белую Деву за подбородок, да с такой силой, словно захотел вдруг свернуть тонкую шею, и прорычал, не отводя взгляда:

— Лжецов наказывают.

Киальд и его соратники по-прежнему собирали пожитки и весело переговаривались о диковинном месте на берегах вечно горячих рек, где не бывает снега, когда к Шантии, привязанной к двум столбам и обнажённой до пояса, приближался страж в чёрной одежде. Пересмеивались они, когда опускался на спину кнут, и лопалась покрасневшая кожа, и застывали, обращаясь немым льдом, крики. Лишь на мгновение посмотрел брат правителя на пленницу, повисшую в цепях; посмотрел — и равнодушно отвернулся, повторив, подобно Кродору:

— Лжецов наказывают.

Всего несколько ударов, не так и много, но казалось, вечность минула, прежде чем разомкнулись оковы, и людской вождь, как ни в чём ни бывало, поправил на полумёртвой от боли и страха пленнице платье. Шантия не могла кричать: то ли голос сорвался, то ли кнут выбил его остатки. На месте руки, на месте и ноги; вроде бы даже почти получается идти. Вот только покрываются коркой свежие раны на спине, и болезненно цепляется за них ткань одежды. Может, это продолжение пытки — идти одетой, а не обнажённой?

Сил не осталось. Слов — тоже.

Шантия шла по тёмным залам и галереям, и каждый камень, каждое лицо, вытканное на гобелене, смеялось. Снова, снова это чувство: должно быть больно, но вместо этого — спокойно, будто вслед за зимой снаружи наступила зима и внутри, в душе.

Богиня не услышала. Наверное, она и в самом деле слышит только тогда, когда молишься по-настоящему, так, как учат Незрячие Сёстры.

До самой смерти, говорил дракон, ты не покинешь этих стен.

Подкашивались ноги, но Шантия шла, будто надеялась отыскать среди множества комнат потерянную надежду. Очнулась она на вершине башни: недавно, совсем недавно довелось смотреть отсюда вниз, на галерею, где сражались Киальд и Гиндгард; сражались, как казалось, из-за неё. Разве достойно — сперва сражаться за жизнь девушки, чтобы после лишить её единственного счастья, единственной мысли, помогающей вытерпеть любую боль, любое унижение?..

Нет. Это всё просто снится. Нет обледеневших зубцов, поросших мхом, нет границ и нет стен. На самом же деле это очередная сказка; и не от кнута вовсе не чувствуешь спины — нет, то режутся из-под лопаток крылья. Довольно сделать шаг вперёд — и ветер подхватит, и унесёт к далёким островам, к далёкому дому…

— Ты что это удумала?!

Стоя на краю, Шантия обернулась. Разрушая только что придуманную сказку, стояла близ лестницы почти седая варварская женщина с такими же, как у дракона, светлыми глазами. Не даст, не даст лететь — повиснет на ногах мёртвым грузом, удержит…

И тогда Шантия заговорила.

Она говорила, не надеясь быть услышанной, лишь выбрасывала из себя накопившиеся речи — слово за слово, боль за болью; так выкидывают что-то ненужное и почти ненавистное. Конечно, собеседница не ответит: среди потомков великанов нет тех, кто мог бы понять, кто мог бы почувствовать…

Но женщина приспустила с плеч платье — и показалась иссечённая спина, где причудливым узором сплетались рубцы давно зажившие и совсем недавние, и Шантия подавилась словами. Невероятно жалкими и стыдными вдруг показались какие-то три-четыре пореза.

— Кто вы?.. Откуда… — пленница протянула руку к шрамам, и женщина отстранилась:

— Меня звать Ирша. А ты — та девка с островов.

Так странно, что тебя знают все кругом, а ты не знаешь никого и ничего.

— Откуда у вас шрамы?.. Да ещё столько…

— Потом как-нибудь расскажу.

Ирша не успокаивала и не пыталась улыбнуться. Она почти сразу ушла, так и не сказав, что же забыла на башне; может, и это доведётся узнать потом?..

Потом. В том самом дне, которого ещё нужно дождаться. Шантия оттянула присохшую ткань от лопаток и передёрнулась, когда за шиворот забились хлопья снега. Как же здесь, наверху, ветрено! Но это просто ветер, а не норовистый скакун, какого можно оседлать и нестись на нём до края света.

Сказка закончилась.

Шаг за порог — и позади остаются привычные страхи и голоса, тает привычный мир. В почти забывшихся храмах, чьи стены почти целиком из хрусталя и витражного стекла, не бывает темноты, не бывает даже полумрака: днём озаряет пристанище Незрячих Сестёр солнечный свет, в ночи же для них сияют звёзды. Но здесь, где возносят молитвы варвары — темно и душно. Нет здесь и пробивающейся сквозь плиты пола зелени, и ликов Джиантаранрир, в чьих руках покоятся небесные светила, лишь глядят пустыми глазами со стены три головы: волчья, орлиная и медвежья. Кажется, что-то шепчут они, повторяют раз за разом: Тебе не место здесь.